Родина к этому была не готова. Несмотря на сногсшибательный оптимизм, Луганский это понял, что от благих порывов его не уберегло, и он подался в депутаты, лелея в душе надежду изменить жизнь к лучшему. Начинать следовало с законов, вот он и начал. Образование и стажировка в Англии создали ему репутацию шибко умного, что лишало его каких‑либо шансов в предвыборной гонке. Этому сильно способствовали манеры Луганского, очки в золотой оправе и привычка употреблять слова и выражения, смысл которых по большей части населению был недоступен. Он заработал прозвище Хомяк из‑за пухлых щек, успешно провалил одни выборы, но тут же выставил кандидатуру на другие. В пылу предвыборных баталий он так разошелся, что пару раз замахнулся на святое, то есть позволил себе критиковать самого Деда, впоследствии сам удивляясь своей отваге, и стал предметом бесконечных насмешек для всех, кто знал не понаслышке: тягаться с хозяином мог лишь слабоумный, к тому же начисто лишенный чувства самосохранения.
И тут всех поразил Дед, должно быть, решив, что подхалимы и лизоблюды портят его репутацию демократа и защитника угнетенных (Дед обожал время от времени обниматься со старушками и брататься с рабочим классом и с этой целью не реже двух раз в год посещал предприятия, где дела шли относительно успешно), и открыто поддержал Луганского, причем особо указал на его мужество, честность и бескомпромиссность, после чего ошеломленное население, простив Луганскому его досадную образованность, проголосовало за него практически единогласно. Он уверился, что честный человек способен добиться в этой жизни многого, чем окончательно подтвердил диагноз полоумного. К Деду он воспылал огромным уважением, говорил о нем с придыханием и практически в стихах, на что Дед, имея добрую душу, ответил реверансом, и Луганский в одночасье стал председателем Законодательного собрания. Щеки раздул еще больше и горел на работе, не щадя ни себя, ни других. Но вскоре энтузиазм начал таять на глазах. Хоть Луганского и считали недоумком, но дураком он отнюдь не был, и чем отечески‑ласковее говорил с ним Дед, тем печальнее он становился.
Сейчас он возвращался из заветного кабинета, и сияния в его глазах практически не наблюдалось. Я хотела прошмыгнуть мимо, но он встал как вкопанный, посмотрел на меня и молвил:
‑ Надо поговорить.
‑ О чем? ‑ удивилась я.
Но Луганский уже схватил меня за руку и повлек в бар. Здесь он взял две чашки чая, сунул в свою грустный нос и замолчал, а я запечалилась. Надо сказать, мы испытывали симпатию друг к другу. По моему мнению, он был хорошим парнем, который верил в то, что мир можно изменить к лучшему, я же ни во что не верила, но чужую веру уважала. В чем причина его симпатии ко мне, осталось тайной, должно быть, он увидел во мне что‑то светлое, обладая лучшим зрением, чем я, хоть и носил очки. Как‑то во время приема мы оказались рядом, и он, за неимением других слушателей, начал излагать свои идеи мне. Слушатель я благодарный, потому что ленива и сама особо болтать не люблю. Он увлекся, а я, против его ожиданий, не сбежала, он вызвался меня проводить, и мы продолжили беседу после приема, то есть он все говорил, а я весело трусила рядом, радуясь хорошей погоде и возможности размять ноги. В знак благодарности я познакомила его с Сашкой, и они друг другу понравились, после чего мы еще пару часов болтались в парке. С этого, собственно, и началась наша дружба.
Теперь, видя перед собой его унылую физиономию, я гадала, чего следует ожидать от жизни. Оказалось, ничего хорошего. Он поднял голову и заявил:
‑ Мне нужен твой совет.
‑ Я принципиально не даю советов, ‑ потрясла я головой, а он нахмурился.
‑ Брось. Я серьезно.
‑ Я тоже. Советчик из меня никудышный.
‑ Все знают, он к тебе прислушивается, ‑ сказал Луганский, совершенно не обращая внимания на мои слова.
‑ Кто? ‑ удивилась я.
‑ Дед. Поговори с ним.
‑ О чем? Слушай, я лучше изменю своим правилам и дам тебе совет, совершенно бесполезный, но дружеский.
Излагай, что тебя печалит, друг мой.
Он посмотрел внимательно и вздохнул.
‑ Я‑то думал, что могу рассчитывать на тебя.
‑ Зря.
‑ Ты можешь говорить серьезно? ‑ обиделся он.
‑ Наверное. Но пробовать не хочу.
‑ Мой сосед погиб неделю назад от передозировки. Мальчишке всего шестнадцать лет. Родители приличные люди...
‑ Бывает.
‑ Тебя это нисколько не волнует? ‑ разозлился он.
‑ Это твой сосед, а не мой. И каждый день кто‑то умирает от передозировки.
‑ Вот‑вот. А мы стоим в стороне и делаем вид, что это нас не касается.
‑ Чего ты от меня хочешь? ‑ не выдержала я.
‑ У меня есть сведения, что кое‑кто неплохо наживается на торговле наркотой в нашем городе, кое‑кто из тех, кому с этим злом положено бороться.
Признаться, я икнула от неожиданности. Сохранить святую наивность, когда седина уже пробивается на висках, способен далеко не каждый, может, правы те, кто утверждал, что Луганский у нас недоумок?
‑ Ну и что? ‑ вяло поинтересовалась я.
‑ Как это что? ‑ возмутился он, а я вздохнула. ‑ Наркотой торгуют в каждом ночном клубе, в подворотне, даже в школах, ‑ горячо продолжал он. ‑ Ты считаешь это нормальным?
‑ Не считаю. Вся страна с этим борется. И мы не отстаем. По показателям наша область в числе самых благополучных...
‑ Прекрати.
‑ Хорошо, давай чай пить.
‑ У меня есть сведения о причастности конкретных лиц... ‑ не унимался он.
‑ И с этим ты ходил к Деду? ‑ усмехнулась я.
Вопрос излишний, ответ читался на его физиономии. Дед наверняка разливался соловьем, горько сетовал, предлагал объединить усилия и заговорил его едва ли не до обморока, так что бедолага скорее всего забыл, зачем пришел, и очухался только в коридоре. Дед на такие штуки мастер, мне ли не знать.
‑ Я уверен, он не представляет, как скверно обстоят дела в действительности, ‑ мрачно изрек Луганский.
"А вот это в корне неверно, ‑ мысленно усмехнулась я. ‑ Знает, и даже очень хорошо. И борется. По‑своему. Например, следит за тем, чтобы его кровный процент не затерялся в чужих карманах. Страшная тайна, известная кое‑кому, в том числе и мне. Разумеется, такому человеку, как Луганский, знать об этом не положено. С большого ума он таких дров наломает..."
‑ Хорошо, я с ним поговорю, ‑ кивнула я. ‑ Хотя уверена ‑ это излишне. Он в курсе всех проблем региона, но покончить со злом можно лишь совместными усилиями после долгой изнурительной борьбы.
‑ Издеваешься? ‑ буркнул Луганский.
‑ Нет. Не лез бы ты не в свое дело, для этого есть специально обученные люди. Кое‑что у них получается. Недавно некие граждане лишились тепленьких мест, а Дед официально заявил, что с коррупцией в рядах вскоре будет покончено.
‑ Все‑таки издеваешься, ‑ кивнул он, поднялся и ушел, а я загрустила. Допила чай и отправилась к себе.
Не успела я с удобствами устроиться в родном кабинете, попутно пытаясь решить, чем себя занять в ближайшее время, как дверь открылась, и в комнату вошел Дед. Надо сказать, после моего водворения здесь он взял за правило заглядывать ко мне хотя бы раз в день. Может, моя физиономия повышала его работоспособность, а может, он просто желал убедиться, что никуда я не сбежала и отрабатываю потраченные на меня деньги.
‑ Привет, ‑ сказал он, проходя к столу и устраиваясь в кресле, и добавил:
‑ Прекрасно выглядишь.
Я согласно кивнула, не желая его расстраивать, хотя и в самом деле выглядела неплохо, однако женщины редко бывают абсолютно довольны своей внешностью, и я не исключение. Дед подумал и поцеловал меня в лоб по‑отечески и после этого устроился в кресле основательно, а я заподозрила, что он не просто так пришел. Однако причину своего появления Дед открывать не спешил, и я тоже торопиться не стала.
‑ Что нового? ‑ спросил он довольно равнодушно.
Надо полагать, вопрос был риторический. Дед обожает риторические вопросы, я, кстати, ничего против не имею, раз отвечать на них необязательно, но что‑то все‑таки сказать было надо, и я сообщила:
‑ В городе появилась банда подростков на роликах, тырят у прохожих мобильные.