Он опускает голову.
— Да.
И теперь уже слишком поздно что-то с этим поделать. Я в гостях у этого человека, я ем его угощение. Я, черт побери, на его стуле сижу. И его посредственный оркестр слушаю. Так что теперь, дабы избежать неуважения — а каждый, кто с мое погулял по всяким разным местам, знает, что проявить к этому народу неуважение гораздо хуже, чем присесть на его призовые азалии, — я должен этого человека выслушать.
— Большое тебе, Томми, спасибо, — говорю я. — Ты наверняка знаешь, что связаться с мафиозным бизнесом я всю жизнь мечтал.
Но Томми уже встал со стула, и оркестр заводит вступление, дожидаясь его прибытия на сцену.
— Не беспокойся, — заверяет он меня, похлопывая по спине, как будто я дошкольник, которого можно утешить ласковым словом и сладким леденцом. — Уверен, там ничего такого. Мы просто поговорим, посмеемся. Все будет хоккей.
И вот Томми уже снова на сцене, кланяется воображаемым аплодисментам, ноги его работают в такт с громыханием ударных. Размахивая микрофонной стойкой точно копьем, он заводит свою версию «По всему свету» Билли Греко.
Как будто это все возмещает.
Я отвлекаюсь от представления и сосредоточиваюсь на сидящем невдалеке от сцены мистере Талларико. Ноги скрещены, руки сложены на коленях. Глазеет на сцену с вялым интересом, в полусне, как будто Томми читает там лекцию по астрофизике. Выражение лица мистера Талларико за все дневные торжества ни разу не изменилось, хотя мне показалось, что я уловил в уголках его точеного рта намек на улыбку, когда его пацан благодарил толпу за приход. Остальная часть лица — первоклассный родовой товар, хотя совершенно ясно, что с этой личиной кто-то на черном рынке очень серьезно поработал. Никто из крупных производителей таких высоких скул мужчинам не делает. Мне следовало зайти в музей восковых фигур и справиться там у Джулса, кто же все-таки заключил контракт с мафией. Мог бы выйти неплохой бизнес. В основном наличные, полагаю.
Я не слишком много знаю о динозаврской мафии Лос-Анджелеса. И знать не хочу. И никогда не хотел. Эрни всегда говорил, что лучшими частными сыщиками всегда были те, кто в точности знал, что и когда им необходимо знать, а на следующий же день с готовностью все это забывал. «Селективная амнезия» — так Эрни это правило называл, я пытался его соблюдать. Оно не всегда помогает. Эрни оно точно не помогло.
Но того, что я все-таки про динозаврскую мафию знаю, вполне достаточно, чтобы надеяться на краткость сегодняшней встречи с Талларико. Диносы уже заставили все человеческие мафиозные коалиции — итальянцев, азиатов, латиносов — выглядеть не серьезнее школьных кружков кройки и шитья. Резня идет непрерывно; циклическая месть твердо вошла в существующий порядок вещей.
А последнее, что мне припоминается про Фрэнка Талларико, это не совсем то, что обычно пишут в университетских стенгазетах. После долгих лет тяжкого и напряженного труда власти наконец-то выдвинули против него семь пунктов обвинения по законам местного Совета и еще два по федеральным законам за тяжкое убийство. Плюс еще тридцать девять за старое доброе уклонение от налогов — их любимый торт, который они в итоге влепили в физиономию Аль Капоне. И все это чертовски толстое досье уже лежало в министерстве юстиции.
Судя по всему, федералы имели в организации Талларико осведомителя по имени Генри Тропп, простого солдата мафии, который готов был продать Фрэнка и его банду всего лишь за неприкосновенность и вписку в программу охраны свидетелей. Было достаточно хорошо известно, что этот самый Генри обладал дурным нравом, а главное, не имел головы на плечах. Когда полиция нашла его труп на берегу сухого ручья, маскирующегося под Лос-Анджелес-Ривер, выяснилось, что головы у него на плечах действительно не было, хотя руки, ноги и туловище были на месте.
Таков был конец Генри Троппа.
В двух милях оттуда, в какой-то канаве, полиция также нашла старую коробку из-под ботинок, а в ней — коричневый бумажный пакет. В пакете лежал нос Генри Троппа — причем как фальшивый, модели Эриксона, так и настоящее зеленое рыло. Никто за пределами организации смысла так и не понял, но все знали достаточно о Талларико и его коллегах, чтобы понимать: это непременно должно что-нибудь значить.
И все — больше никаких обвинений. Все сорок восемь пунктов, выдвинутые как центральным правительством, так и местным Советом, были сняты на следующий же день. Нет свидетеля — нет и преступлений.
Посему я всерьез надеюсь на недолгую встречу с Фрэнком Талларико — типа «как поживаете — рад познакомиться — прошу прощения, должен бежать». У меня нет ни малейшего желания ввязываться в мафиозные аферы. Моя голова в особенности крепко сидит у меня на плечах.
— У вас для меня конверт?
Писклявый голос у меня за спиной спрашивает тоном того, кто рожден для привилегий. Он уже знает ответ. Или, по крайней мере, думает, что знает.
— Мои поздравления, — говорю я сыну Талларико. — Должно быть, ты сегодня очень счастлив.
— Конечно, — без особого энтузиазма отвечает он. — Ну так что, есть у вас конверт?
В нагрудном кармане парнишки четко различается комок мятой бумаги. Там скатана уйма чеков и купюр, и я понимаю его ожидания. Но у меня нет для него денег: приглашение поступило в последнюю минуту, и у меня не нашлось времени забежать в банк. Хотя даже если бы я успел завернуть к автоматизированному кассиру, вряд ли он выдал бы мне какую-либо наличность. Впрочем, теперь я уже на месте, и последнее, чего мне здесь хочется, это нешуточно огорчить сынишку Талларико в его торжественный день.
— Могу я взглянуть на твои когти? — спрашиваю я, желая потянуть резину.
Мальчуган вздыхает и стягивает с правой руки перчатку, быстро и ловко работая с пуговицами. Вскоре в поле зрения появляется зеленая шкура.
— Я весь день это делаю, — жалуется он. — Все хотят их увидеть.
Легкое напряжение появляется на лице у парнишки, пока он работает с мышцами. Наконец кончики его черных когтей, подрагивая, высовываются из щелей, над каждым скользят похожие на дранку чешуйки, прикрывающие само отверстие. Не могу в точности вспомнить, как выглядели мои когти, когда мне стукнуло тринадцать, но они как пить дать были побольше. С другой стороны, я ранний. Пацаны из рода Рубио всегда рано развиваются.
— Отличные когти, — говорю я. — С девчонками у тебя никаких проблем не будет.
— Так что же… конверт? — спрашивает мальчуган, снова застегивая перчатку.
— Тут ты прямо в точку попал.
— Послушайте, — говорит сын Талларико, — если у вас нет конверта, просто скажите, что его нет, и я дальше всем этим займусь. У меня еще десять столов и уйма богатых родичей.
Парнишка весьма откровенен. Мне это нравится. Он также слегка нагловат.
— А кредитные карточки ты берешь?
Молодой мистер Талларико оглядывает меня с головы до ног. В его лице есть что-то отцовское — судя по всему, они заказывают свои личины у одного и того же производителя.
— А мы вообще-то знакомы?
— Я друг вон того певца, — представляюсь я. — Меня зовут Винсент Рубио. Я частный сыщик.
— Ну и дела, — говорит парнишка, затем повторяет: — Ну и дела. — Он улыбается и от этого становится куда симпатичнее. — Тогда, пожалуй, это я должен вам деньги давать.
Не следует бить ребенка. Следует держать себя в руках.
Минут через двадцать Томми заканчивает очередной набор всевозможного свинга и спрыгивает со сцены, вытирая со лба обильный пот.