Весь его вид убеждает, что материальной стороне жизни значения он не придает. Интересно все-таки, когда он спит, ест, бреется? Франк ни разу не видел его свежевыбритым. И тем не менее даже посреди допроса он вдруг вытаскивает из кармана кисет свиной кожи, из жилетного кармана - книжечку папиросной бумаги.
Он педантичен. Операция длится до отчаяния долго, и во время нее жизнь как бы замирает. Тоже уловка?
Этой ночью, заканчивая допрос под самое утро, пожилой господин заговорил с Франком о Берте. Как всегда, пуская в оборот новое имя, он сделал это внезапно. Фамилию Берты не упомянул. Впечатление было такое, словно пожилой господин - завсегдатай дома Фридмайеров или нечто вроде главного инспектора Хамлинга, для которого делишки Лотты не представляют секрета.
- Почему Берта ушла от вас?
Франк научился выигрывать время. Не для этого ли он и находится здесь?
- От меня она не уходила. Она ушла от моей матери.
- Не все ли равно?
- Нет. Я не вмешиваюсь в дела своей матери.
- Но вы спали с Бертой.
Здесь все знают. Чтобы узнать то, что знают здесь, пришлось допросить Бог весть сколько человек, истратить Бог весть сколько часов и сил на вызовы и хождения!
- Вы же спали с Бертой, не так ли?
- Бывало.
- Часто?
- Что вы понимаете под словом "часто"?
- Один, два, три раза в неделю?
- Трудно сказать. Как когда.
- Вы любили ее?
- Нет.
- Но спали с ней?
- При случае.
- И разговаривали тоже?
- Нет.
- Спали вместе и не разговаривали?
Когда Франка выводят на такие темы, его подмывает ответить непристойностью. Как в школе. Но учителю не говорят непристойностей. Пожилому господину - тем более. Сальностями его не проймешь.
- Скажем так: я обходился минимальным количеством слов.
- То есть?
- Затрудняюсь уточнить.
- Вам не доводилось рассказывать ей, что вы делали в течение дня?
- Нет.
- Ни расспрашивать ее, что делала она?
- Подавно.
- Вы не говорили о мужчинах, которые спали с ней?
- Я не ревновал.
Вот в таком тоне. Конечно, надо учитывать, что пожилой господин старательно выбирает слова и взвешивает их, прежде чем произнести, а это требует времени. Письменный стол у него американский, монументальный, с множеством отделений и ящиков. Все они набиты какими-то никчемными с виду бумажками, которые пожилой господин в нужный момент извлекает из разных мест и бегло просматривает.
Франку известно, что это за бумажки. Здесь нет письмоводителя. Его ответы никто не фиксирует. У обоих штатских, по-прежнему стоящих возле двери, нет ни авторучек, ни карандашей. Франк не слишком удивился бы, если б обнаружилось, что они не умеют писать.
Пишет сам пожилой господин - неизменно на клочках бумаги, обрывках старых конвертов, неисписанных нижних полях писем и циркуляров, которые тщательно обрезает. Почерк у него микроскопический, невероятно убористый и понятный только ему самому.
Раз в его ящиках лежит клочок бумаги, где речь идет о Берте, это означает, что толстуха тоже была на допросе.
Интересно, прав ли Франк в этом предположении? Ему случается, входя, принюхиваться, вбирать в себя запахи, эти следы кого-то, кто побывал здесь до его прихода.
- Ваша мать принимала офицеров, чиновников?
- Возможно.
- Вы часто оставались дома во время их визитов?
- Случалось.
- Еще бы! Вы молоды, любопытны.
- Я молод, но не любопытен и не страдаю никакими пороками.
- У вас много друзей, знакомых. А ведь так интересно знать, чем занимаются офицеры и о чем они говорят.
- Только не мне.
- Ваша подружка Берта...
- Она не была моей подружкой.
- Она перестала ею быть, потому что ушла от вас и вашей матери. Вот я и спрашиваю себя: почему? И почему в день ее ухода из вашей квартиры доносились такие громкие возгласы, что соседи всполошились?
Какие соседи? Кого вызывали на допрос? Франку приходит на ум г-н Виммер, хотя он ни в чем старика не подозревает.
- Странно, что Берта, которая, по словам вашей матери, была в известном смысле членом семьи, ушла от вас именно в подобный момент.
Не умышленно ли он упоминает об этом, чтобы дать понять: Лотту тоже допрашивали. Франка это не волнует.
Он и не такое слышал.
- Берта была исключительно полезна вашей маме.
(Пожилой господин не знает, что Франк никогда не называет так свою мамашу: лоттам не адресуют слово "мама".)
Не помню уж, кто из вас сказал, - пожилой господин делает вид, будто роется в бумажках, - что она здорова как лошадь.
- Как кобыла.
- Согласен. Как кобыла. Нам еще придется поговорить о ней.
Сначала Франк полагал, что все это - пустые слова, способ запугивания. Он не представлял себе, как его поведение и поступки могут стать в глазах пожилого господина настолько важными, чтобы тот привел из-за них в действие такую сложную машину.
Самое любопытное, что, со своей точки зрения, пожилой господин не ошибается. Он знает куда гнет. Знает лучше, чем Франк, только начинающий догадываться о подоплеке происходящего, - раньше он о ней не имел представления.
В этом доме слов на ветер не бросают. Если пожилой господин роняет: "Нам еще придется поговорить о ней"
- значит, дело разговорами не ограничится. Бедная глупая толстуха Берта!
Тем не менее подлинной жалости ни к ней, ни к кому бы то ни было Франк не испытывает. Это чувство он тоже оставил позади. Он не сердится на Берту. Не питает к ней презрения. В нем нет ненависти. Он просто приучился смотреть на людей рыбьими глазами пожилого господина, словно сквозь стекла аквариума.
В том, что здесь не бросают слов на ветер, он убедился в связи с Кромером. Было это на самых первых порах, когда Франк еще ничего не понимал. Он воображал, что, как в случае с офицером, огревшим его линейкой, достаточно все отрицать.
- Знакомы вы с Фредом Кромером?
- Нет.
- И никогда не встречали человека с такой фамилией?
- Не припоминаю.
- Но он бывал, где и вы, - в тех же ресторанах, тех же барах.
- Возможно.
- Вы уверены, что никогда не пили с ним шампанского у Тимо?
Ему протягивают руку помощи!
- С кем мне только не случалось пить у Тимо! В том числе и шампанское.