Он считал себя знатоком железнодорожных дел.
Генка ехал теперь в эшелоне на легальном положении. Отец разыскал его, отодрал и хотел увезти обратно в Ревск. Но Полевой увел отца Генки к
себе в вагон, о чем они там говорили, неизвестно, но, выйдя оттуда, отец хмуро посмотрел на Генку и объявил, что все будет, "как решит мать".
На другой день он опять приехал из Ревска, привез Генкины вещи и письмо к тете Агриппине Тихоновне. Он долго разговаривал с Генкой, читал
ему наставления и уехал, взяв с Мишиной мамы обещание передать Генку тете "с рук на руки".
А эшелон все стоял на станции Низковка. Красноармейцы разводили между путями костры, варили в котелках похлебку. По вечерам в черной золе
тлели огоньки. В вагонах растягивалась гармошка, дребезжала балалайка, распевались частушки. Бойцы сидели на разбросанных шпалах, на рельсах или
просто на земле, разговаривали о политике, о железнодорожных порядках, о боге, о продовольствии.
Продовольствия не хватало, и вот однажды Миша и Генка отпросились в лес за грибами.
Лес был верстах в пяти. Мальчики вышли рано утром, рассчитывая к вечеру вернуться.
Идти пришлось не пять верст, а больше. Дорогу им объяснили не правильно. Они проплутали целый день, и, когда наконец насобирали грибов и
двинулись обратно, уже смеркалось. Пошел дождь, тучи совсем затемнили небо.
"Почему так неравномерно расположены шпалы под рельсами? - думал Миша, шагая рядом с Генкой по железнодорожному полотну. - Один шаг
получается большой, другой - маленький. Очень неудобно". Они пошли по насыпи, бескрайними полями. Изредка далеко-далеко, сквозь пелену дождя,
виднелась деревенька и как будто слышалось мычание коров, лай собак, скрипение журавля на колодце - те отдаленные звуки, что слышатся в шуме
дождя, когда далеко в вечернем тумане путник видит селение.
Уже в темноте они добрались до будки обходчика. Отсюда до Низковки верст пять.
- Давай зайдем, - предложил Генка.
- Незачем. Только время терять.
- Чего мокнуть под дождем? Переночуем, а завтра пойдем.
- Нет. Эшелон могут отправить.
- Фью! - свистнул Генка. - Его еще через неделю не отправят. Зайдем! Хоть воды напиться.
Они постучали.
В ограде залаял пес, потом за дверью раздался женский голос:
- Чего надоть?
- Тетенька, - тоненьким голоском пропищал Генка, - водицы испить.
Пес за оградой заметался на цепи и залился пуще прежнего. Стукнул засов, дверь открылась. Через тесные сени мальчишки вошли в просторную
избу.
Кто-то завозился на печи, и мужской старческий кашляющий голос спросил:
- Матрена, кого впустила?
- Сынков, - ответила женщина, зевая. - Водицы просят... По грибы ходили?
- Ага.
- Идете куда?
- В Низковку.
- Как же вы, - протянула женщина. - На ночь-то глядя?
- Да вот, тетенька, - ухватился за это замечание Генка, - я и то говорю. Может, пустите переночевать?
- Чего ж не пустить! Места не жалко. И дождь... Ишь как сыплет, говорила женщина, стаскивая с печи и постилая на полу тулуп, - да и лихие
люди шатаются, а то и под поезд попадете.
Ложитесь. До света вздремнете, а там и дойти недолго.
Она набросила крючок на дверь, задула лучину и, кряхтя, полезла на печь. Мальчики улеглись и сразу уснули.
13. БАНДИТЫ
И приснилась Мишке какая-то неразбериха. Жеребенок вороной, с коротким развевающимся хвостом, резвится, вскидывая задние ноги, мчится по
полю у подножия отвесной скалы.
Все смеются: Полевой, дедушка, Никитский... Смеются над ним, над Мишей. А жеребенок то остановится, нагнет голову, то брыкнет ногами и
опять мчится по полю.
Вдруг... это не жеребенок, а огромный вороной конь. Он с разбегу кидается на отвесную скалу и взбирается по ней, как громадная черная муха,
а Никитский стучит по дереву рукояткой нагайки: "Держи коня, держи коня!" Конь взбирается все медленней и медленней. "Держи коня, держи коня!"
кричит Никитский. Вдруг лошадь отрывается от скалы и со страшным грохотом летит в пропасть...
Грохот прервался у Мишиных ног: ведро еще раз звякнуло и утихло.
- Держи коня! - опять крикнул кто-то из избы во двор и выругался:
- А, черт, понаставили тут!
Чиркнула спичка. Тусклая лучина осветила высокого человека в бурке. На дворе ржали лошади и заливался неистовым лаем пес.
- Это кто? - спросил человек в бурке, указывая нагайкой на лежащих в углу ребят.
- Ребятишки со станции, по грибы ходили, - хмуро ответил хозяин. Он стоял в исподнем, с лучиной в руках; его всклокоченная борода тенью
плясала по стене. - Да спят они, чего вы беспокоитесь!..
- Поговори!.. - прикрикнул на него человек в бурке. И в ту секунду, когда, притворясь спящим, Миша прикрыл глаза, над ним мелькнул колючий
взгляд из-под черного чуба и папаха... Никитский!
Никитский подошел к обходчику:
- Прошел паровоз на Низковку?
- Прошел, - угрюмо ответил старик.
- Ты что же, старый черт, финтить?
Никитский схватил его за рубашку на груди, скрутил ее в кулаке, притянул к себе. Голова старика откинулась назад.
- Греха... - прохрипел старик, - греха на душу не приму...
- Не примешь? - Никитский, не выпуская обходчика, ударил его по лицу рукояткой нагайки. - Не примешь? Через час должен поезд пройти, а ты в
монахи записался? - Он еще раз ударил его.
Старик упал.
Никитский выбежал во двор.
Некоторое время там слышались голоса, конский топот, и все стихло.
Только пес продолжал лаять и рваться с цепи.
Через час должен пройти поезд! С Низковки! Паровоз туда уже вышел... Может быть, их эшелон? И вдруг страшная догадка мелькнула в Мишином
мозгу: бандиты хотят напасть на эшелон! Миша вскочил. Что же делать? Как предупредить? За час они не добегут до Низковки... - На полу стонал
обходчик. Возле него, охая и причитая, хлопотала хозяйка.
Миша растолкал Генку:
- Вставай! Слышишь, вставай!
- Чего, чего тебе? - бормотал спросонья Генка.
Миша тащил его. Генка брыкался, пытался снова улечься на тулуп.
- Вставай, - Миша тряс Генку, - здесь Никитский. Они хотят напасть на эшелон...
Мальчики выбрались из сторожки.