..Подвергайвсесомнению,сын,прекрасная
позиция..."
...Исаевприселнатабурет,обхватилголовуруками:зачеммне
привиделось все это, подумал он, почему я вновь, какв самые счастливые или
горькие минуты жизни, услышал отца?
Тыуслышалегодотому, медленно, превозмогая себя, ответилон,что
никогдане забывалтовыступлениеКаменева вдвадцатьпятом, когдаон
открытоперед съездом потребовал устранения Сталина. Вот почемутысейчас
вспомнил Цицерона и Каталину; ты просто боялсяназвать имя, тыдо сихпор
страшишьсяговоритьсебеправду,ты ищешьискренность всловах Аркадия
Аркадьевича, которыйтак хочетвыслать этогосамого Валленберга в Швецию,
толькодля этогоемунадо доказать миру, что шведский банкирбыл агентом
гестапо. А не таклиработалисАлексеемИвановичем Рыковымдевять лет
назад? Тебя приглашают влезть в дерьмо для того лишь, чтобысделать "благо"
другому человеку. И я все время возвращаюсь мыслью к его предложению сделать
доброВалленбергу,с "которым мы попали в глупое положение",разве нет? Я
запрещаюсебе даже думатьоподсадке,но именно потому, чтоя постоянно
запрещаю это, значит, так же постоянно эта мысль живет во мне!
...В конце пятой недели его разбудили в половине пятого утра; на пороге
стоял тот самый Сергей Сергеевич, которого он назвал тварью...
Лицо его было уставшим, осунувшимся, в глазах застыла боль...
--Поднимайтесь,--сказалон.--Зрявынаменянаговорили
руководству... Мне строгача объявили, а я ведь отца похоронил...
Исаев почувствовал, как ослаблиногии остановилосьсердце,когда в
камере, куда его ввели, он увидел Сашеньку, сидевшую на табурете.
Это быланеСашенька, аседая женщина сморщинистымсерымлицом и
высохшими руками; только глаза были ее -- огромные, серые, мудрые, скорбные,
любящие...
-- Садитесь навторую табуретку, -- сказал Сергей Сергеевич. -- Друг к
другу неподходить, еслиослушаетесь,прервемсвидание.Яоставлювас
наедине,ноглазок камерыоткрыт постоянно, занарушение будетотвечать
Гаврилина -- три дня карцера.
И,по-солдатски развернувшись накаблуках, Сергей Сергеевичвышел из
камеры...
-- Любовьмоя,-- сказалИсаев и понял, чтоон ничего несказал --
пропал голос.
-- Любовь моя, -- повторила Сашенька. -- Максимушка, Максим Максимович,
нежность вы моя единственная...
Зачем я не умею плакать, горестно подумал Исаев, каксчастливы те, кто
может дать волю слезам; от инфаркта чаще всего умирают улыбчивые люди.
-- Двадцать лет назад... Явиделв Шанхае сон...Будтоя вернулся к
тебе, в Москву... И мы едем на пролетке, -- прошептал он, откашлявшись.
У Сашеньки задрожал подбородок...
Я оставил ее, повинуясьприказу,пришедшему во Владивостокизэтого
дома,подумалИсаев.
.. И мы едем на пролетке, -- прошептал он, откашлявшись.
У Сашеньки задрожал подбородок...
Я оставил ее, повинуясьприказу,пришедшему во Владивостокизэтого
дома,подумалИсаев.Ейбылодвадцатьтогда...Асейчас?Измученная
старенькая женщина... И я не имею права сразу же спрашивать о сыне, я должен
что-то сказать ей...
--Тыпохудела, любовь,нотебеэтоочень."Даженезнаю,как
сказать... К лицу...
--Максимушка...Яжезнаюпросебя все... Женщинывсе просебя
знают... Дажеесли отобрали зеркальце...Я старуха, Максимушка... Глубокая
старуха... Вы меня не успокаивайте, вы ж всегда подтрунивали надомною, вот
исейчасбудьте таким... Явас тоже видела восне...Этобыли какие-то
кинофильмы, а не сны...
-- Ты сказала "отобрали зеркальце", -- Исаев осмотрел камеру; сразуже
обратил внимание на большую отдушину, понял, что их не только записывают, но
и снимают. -- Тебя давно арестовали? Вчем обвиняют? Говори быстро,потому
что могут прервать свидание-Сашенька покачала головой:
--Мне сказали,что непрервут, даличестное слово...Иразрешили
отвечать на ваши вопросы... Можно я спрошу, Максимушка?
-- Конечно, любовь...
-- Вы были верны мне все эти годы?
Еезаставилизадать этот вопрос,понялИсаев, доконцаощутивих
трагическую, непереступаемую отгороженность другот друга:дело здесь не в
том, что она говоритмне "вы", она и во Владивостокетакговорила, дело в
другом, совсем в другом, нам обоим неподвластном.
--Я люблютебя, -- ответил он,неотрывно глядя в ее лицо, словно бы
стараясь снять морщины,пепельность, отеки, чтобы увидеть прежнюю Сашеньку.
-- Я всегда любил тебя...
-- Но ведь вы живой человек... У вас были женщины?
-- Да.
-- И они ничего не значили в вашей судьбе? Они не остались в вас?
Зачем она говоритэто, подумал Исаев. Нельзя так говорить, этосовсем
даже и не Сашенька, это не моя Сашенька... Я же никогдане посмею спросить,
былли унеемужчина, Конечно,был,новедь любовь,такая, какнаша,
отмечена иной печатью, другим смыслом...
-- Ониоставили рубец вдуше,потому чтоихиз-заменяубили, --
ответил он и ощутил, что сердце наконец перестало колотиться.
-- Вы совсем неизменились...--прошепталаСашенька.-- Такойже
красивый... Нет, даже еще красивей... Вам так идет седина... Спасибо, что вы
сказали правду... Вы всегдабылитакимчистым человеком...Только чистые
люди честны...Помните, на заимке у Тимохи я говорила,чтотвои... что...
ваши читатели режут фамилию"Исаев" под статьями, когда заклеивают газетами
окна на зиму... Я ж поняла тогда, кого вы называли "читателями".
--Я это чувствовал,любовь... Ябыл такблагодарен тебеза это.