- Постелите ему в спальне, - сказал Штирлиц,-пустьонбудетсо
мной.
- Дети очень кричат по ночам.
- А может быть, я именно этого и хочу,-тихоответилШтирлиц,-
может быть, мне очень хочется слышать, как по ночам плачут маленькие дети.
Старушка посмеялась: "Что может быть в этом приятного? Одно мученье".
Но спорить с хозяином не стала.Она проснулась часа в два. В спальне
надрывался, заходился в плаче мальчик.Старушканаделатеплыйстеганый
халат, наскоро причесалась и спустилась вниз.Она увидела свет в спальне.
Штирлиц ходил по комнате, прижав к груди мальчика, завернутого вплед,и
что-то тихо напевал ему. Старушка никогда не видела такого лица у Штирлица
- оно до неузнаваемости изменилось, и старушка даже поначалу подумала: "Да
он ли это?" Лицо Штирлица - обычно жесткое, моложавое - сейчас былоочень
старым и даже, пожалуй, женственным.
Наутроэкономкаподошлакдвериспальниидолгонерешалась
постучать.Обычно Штирлиц в семь часов садился к столу. Онлюбил,чтобы
тосты были горячими, поэтому она готовила их споловиныседьмого,точно
зная, что в раз и навсегда заведенное время он выпьетчашкукофе-без
молока и сахара, потом намажет тостик мармеладомивыпьетвторуючашку
кофе - теперь с молоком.За те четыре года, что экономка прожилавдоме
Штирлица, он ни разу не опаздывал к столу.Сейчас было ужевосемь,ав
спальне царила тишина.Она чуть приоткрыла дверь и увидела, что Штирлиц и
малыш спят на широкой кровати.Мальчуган лежал поперек кровати,упираясь
пятками в спину Штирлицу, а тот умещался каким-точудомнасамомкраю.
Видимо, он услыхал, как экономкаотвориладверь,потомучтосразуже
открыл глаза и, улыбнувшись, приложил палец к губам.Онговорилшепотом
даже на кухне, когда зашел узнать, чем она собирается кормить мальчика.
- Мне говорил племянник, - улыбнулась экономка, - что толькорусские
кладут детей к себе в кровать...
- Да? - удивился Штирлиц. - Почему?
- От свинства...
- Значит вы считаете своего хозяина свиньей? - хохотнул Штирлиц.
Экономка смешалась, покрылась красными пятнами.
- О, господин Штирлиц, как можно... Вы положили дитя в кровать, чтобы
заменить ему родителей. Это от благородства и доброты...
Штирлиц позвонил в госпиталь...Ему сказали, что АннаРошкеумерла
час назад.Штирлиц навел справки, где живут родственники погибшего шофера
и Анны.Мать Фрица ответила, что она живет одна, очень больна и неимеет
возможности содержать внука.Родственники Анны погибли в Эссене вовремя
налета британской авиации.Штирлиц, дивясь самому себе, испытал затаенную
радость: теперь он мог усыновить мальчика.Он бы сделал это, еслибыне
страх за будущее Генриха.Он знал участь детей тех, кто становился врагом
рейха: детский дом, потом концлагерь, а после - печь...
Штирлиц отправил малыша в горы, в Тюрингию, в семью экономки.
- Выправы,-посмеиваясь,сказалонженщинезазавтраком,-
маленькие дети весьма обременительны для одиноких мужчин...
Экономканичегонеответила,толькозаученноулыбнулась.Аей
хотелось ему сказать, что это жестоко и безнравственно - приучитьзаэти
три недели к себе малыша, а потом отправить его в горы, к новымлюдям,-
значит, снова ему надо будет привыкать, снова обретать верувтого,кто
ночью спит рядом и, укачивая, поет тихие, добрые песни.
- Я понимаю, - закончил Штирлиц, - вам этокажетсяжестокостью.Но
что же делать людям моей профессии? Развелучшебудет,еслионстанет
сиротой второй раз?
Экономку всегда поражало умение Штирлица угадывать ее мысли.
- О нет, - сказала она, - я отнюдь не считаю вашпоступокжестоким.
Он разумен, ваш поступок, господин Штирлиц, в высшей мере разумен.
Она дажеинепоняла:сказаласейчасправдуилисолгалаему,
испугавшись того, что он снова понял ее мысли.
...Штирлиц поднялсяи,взявсвечу,подошелкстолу.Ондостал
несколько листков бумаги и разложил их перед собой, словно карты вовремя
пасьянса.На одном листе бумаги он нарисовал толстого, высокого человека.
Он хотел подписать внизу - Геринг, но делатьэтогонестал.Навтором
листке он нарисовал лицо Геббельса, на третьем - сильное, со шрамомлицо:
Борман.Подумав немного, он написал на четвертом листке: "Рейхсфюрер СС".
Это был титул его шефа, Генриха Гиммлера.
Разведчик, если он оказывается в средоточии важнейших событий, должен
быть человеком бесконечно эмоциональным, даже чувственным - сродни актеру,
но при этомэмоцииобязаныбытьвконечномсчетеподчиненылогике,
жестокой и четкой.
Когда ночью, да и то изредка, Штирлиц позволял себе чувствоватьсебя
Исаевым, рассуждал так: что значитбытьнастоящимразведчиком?Собрать
информацию, обработать объективные данные и передатьихвцентр-для
политического обобщения ипринятиярешения?Илисделатьсвои,сугубо
индивидуальныевыводы,наметитьсвоюперспективу,предложитьсвои
выкладки?Исаевсчитал,чтоеслиразведкезаниматьсяпланированием
политики, тогда может оказаться, что рекомендаций будет много, асведений
- мало.Оченьплохо,считалон,когдаразведкаполностьюподчинена
политической, заранее выверенной линии, - так было с Гитлером,когдаон,
уверовав в слабость Советского Союза, не прислушался к осторожныммнениям
военных: Россия не так слаба, как кажется. Также плохо, думал Исаев, когда
разведкатщитсяподчинитьсебеполитику.Идеально,когдаразведчик
понимаетперспективуразвитиясобытийипредоставляетполитикамряд
возможных, наиболее, с его точки зрения, целесообразных решений.
Разведчик, считал Исаев, можетсомневатьсявнепогрешимостисвоих
предсказаний, он неимеетправанаоднотолько:оннеимеетправа
сомневаться в их полной объективности.