Они подумать могут, что ты над законом, а не он над тобой. В трибунал пойдешь, товарищ.
Филиповский впервые за весь разговор вскинул голову:
– Ты как меня назвал, Павел Петрович?
– Я назвал тебя товарищем, – сказал Постышев.
Поднявшись, он сказал следователю:
– До суда отпустить. Возвращайся на работу, Филиповский. Ночью в городе двенадцать бандитских налетов зарегистрировано.
ГУБКОМПАРТ
За длинным столом, покрытым красным сукном, сидели комиссары Хабаровского укрепрайона. Выступал – весь в кожаном – комиссар стройбата, который
занимается понтонной переправой через Амур. Комиссар говорил хорошо, с выражением, только правда, по бумажке. Выступать умеет; где надо,
покричит, где надо, кулаком над головой взмахнет, а то вдруг на драматический шепот перейдет, что твой Шаляпин.
– Только смобилизовав свою стальную волю, – говорил он, – только подняв на должную высоту воспитательную работу, мы сможем взять светозарные
рубежи и добиться новых успехов. Ни для кого сейчас не секрет, что дела наши идут хорошо…
Постышев бросил реплику:
– Куда как лучше! Бойцы твоего батальона третий день без каши сидят.
– Это детали, Павел Петрович. А я беру вопрос шире, я его в целом беру, как говорится. Продолжаю. За последние два месяца мы провели около
сорока политбесед, охватив более девятисот сорока семи бойцов.
– Можно твой текст посмотреть? – попросил Постышев. – А то больно скоро говоришь.
Тот передал комиссару фронта текст. Павел Петрович неторопливо листал исписанные странички.
– Ты продолжай, товарищ, продолжай, – попросил он,
– Так ведь текст у тебя, Павел Петрович.
– А ты попросту говори, без текста.
Комиссар стройбата растерянно оглядел собравшихся и поднял над головой кулак:
– Белая гидра контрреволюции, оскалив свою волчью пасть, бряцает ржавым оружием проклятого империализма! Их свиное рыло пытается хрюкать возле
наших границ, угрожая счастью победившего пролетарьята! Не позволим!
Постышев спросил:
– Кому не позволим и что именно?
– Гидре, собственно говоря, не позволим.
– А какая она, гидра? С ногами? Или змееобразная? Ладно, садись, комиссар. Возьми свой доклад – липовый он. Я у твоих бойцов только что был.
– Можно мне, Павел Петрович? – спросил комиссар Особого амурского полка. – У нас вот какой вопрос: пока имеем передышку на фронте, помог бы с
учителями. Народ грамоты жаждет. Я полагаю, что грамотность – она главнейшее подспорье в борьбе за мировую революцию.
– Вопрос толковый. Завтра утром выделю тебе троих педагогов – приезжай и бери. Кто еще?
– Я. С бронепоезда «Жан Жорес».
– Давай, «Жорес».
– Так я прикидываю, Павел Петрович, что политработа может человека засушить, как бабочку в гербарии, если одни беседы про счастливое будущее
проводить, а при этом на глазах у бойцов отваливать военспецам по шестнадцать рублей золотом, не считая продовольствия.
Постышев прихлопнул ладонью по красному сукну, резко поднялся, зло посмотрел на моряка с «Жореса»:
– Фамилия твоя, как помню, Солодицкий? Так? Отвечаю. Я сегодня получил шифровку из Владивостока. Там американцы всех наших профессоров, ученых,
даже студентов к себе увозят, предоставляя им райские условия. Архивы скупают, библиотеки, за старые письма золото платят. А они счету денег
получше нашего учены. Почему они так поступают? Потому как понимают, что будущее – за наукой, за спецами. А кто же нас задарма будет учить
драться? Я? Могу тебя навыкам конспирации и подпольной полиграфии выучить.
А Клаузевицу и Мольтке не могу. Зато они могут. Тебе волю дай – ты и
Максима Горького на рубль суточных посадишь.
Постышев закурил и хмуро закончил:
– Прошу дальше. Только без трескотни, время цену знает. Давайте поговорим о том, как нас партизанщина мучает, что будем делать, как переводить
партизан в регулярные части. Это сейчас вопрос вопросов…
ШТАБ ФРОНТА
Шофер Ухалов спросил постышевского адъютанта:
– Можно в гараж ехать?
– Нет, комиссар кончит работать со сводками, и вы ему понадобитесь на вечер.
– Куда двинемся?
– К морякам.
– Это внизу, на берегу Амура?
– Да.
– А домой я успею съездить?
– Валяйте. Но не больше часа.
В дверях шофер столкнулся с женщиной в невероятно старомодном наряде.
– Мне нужен гражданин комиссар, – сказала она.
– А вы кто такая? – удивленно уставился на нее адъютант.
– Я френолог и поэтесса Канкова. Я изучила тайны мира и человека, я предсказываю будущее по зрачкам и морщинам на висках.
– Что, комиссару погадать хотите?
– Передайте комиссару, что я слушала его на учительской конференции; скажите ему, что я внучатая племянница писателя Карамзина, и покажите два
моих диплома – бестужевский и цюрихский.
Дама отошла к окну и села на стул. Адъютант с любопытством разглядывал хрустящие бумаги; шевеля губами, пытался прочесть латинские буквы, потом,
продолжая читать по слогам, снял трубку дребезжащего телефона и ответил рассеянно:
– Товарищ Постышев будет на флотилии ровно к девяти часам.
Опустив трубку, он сидел несколько мгновений в задумчивости над дипломами, а потом, свернув их в трубочку, ушел в кабинет комиссара. Через
мгновенье он вернулся и выкрикнул с порога:
– Гражданка, валяй к комиссару!
– Садитесь, пожалуйста, – сказал Павел Петрович, – неужели вы впрямь карамзинская родственница?
– Будь я родственницей его кухарки, мне жилось бы значительно вольготней. Я пришла потому, что слышала ваше выступление сегодня в театре. Я два
дня ничего не ела. Вчера ваши солдаты выбросили меня из комнаты, и я ночевала под лестницей у дворника Васьки.
– Он что, мальчишка, этот дворник?
– Старик. А почему вас это интересует?
– Вы сказали, что дворника зовут Васька…
– Я могла сказать что угодно! Я посвятила жизнь тому, чтобы писать стихи, изучать древнюю философию и переводить греческих поэтов. А мне плюют в
лицо и говорят, что я недорезанная.
– Кто плюет в лицо?
– Ну, это метафора. Поймите, мир теряет разум, накопленный веками. Я смотрю в людские глаза и вижу там отблески далеких пожарищ и сумасшедшую
радость затаенного призвания двуногих – разрушения! Что вы делаете с планетой, комиссар?
– Мы проводим с ней эксперимент, – улыбнулся Постышев, – направленный на то, чтобы каждый Васька стал Василием. Адъютант сказал мне, что вы
гадаете?
– Дальняя дорога, трефовая десятка и богатый червовый король в казенном доме. Что делать? Когда приходит беда, люди ищут веры в чем угодно,
только не в правде. За ложь платят хлебом. Мне запретили лгать им, и я голодаю, а лгала я добро, поддерживала в людях веру, как могла…
– Значит, сами вы не верите гаданьям?
– Карточным – с большой осторожностью. А кабалистике – великой магии цифр – да. Вспомните иудейский «Зехер». Там говорится: «Горе человеку,
который не видит в Торе ничего, кроме простых рассказов и обыкновенных слов. Рассказы, записанные в Торе, лишь внешняя одежда закона.