– Послушайте, Макс, – впервые за все время знакомства назвал его Фривейский по имени, – а вы, оказывается, игрок?!
– Вы близки к истине, – усмешливо ответил Исаев.
– Ну, продолжим наши игры?
– Я ставлю на Реганду вторую.
– Это кляча. Снова проиграете.
– Пари! – предложил Исаев.
В это время к Фривейскому подбежал толстенький мальчик в гольфах – пальцы потные с обгрызенными розовыми ногтями в дешевых перстнях. Мальчик
трется возле конюшен, продает фаворита. Аполлинэр говорил, что мальчик порой уносит по тысяче и больше. Наклонившись к Фривейскому, мальчик что
то быстро прошептал тому на ухо.
– Да? – переспросил Фривейский. – Точно?
Мальчик шепнул что то еще, быстрое, и убежал к кассам тотализатора. Фривейский, побледнев, достал из кармана толстую пачку ассигнаций и
заторопился следом.
– Фаворита получил, – услыхал Исаев презрительный шепот генералов у себя за спиной.
Фривейский вернулся быстро и сел на краешек стула.
– Так как же быть с пари? – спросил Исаев. – Или бойтесь?
– Мне неловко обыгрывать вас. Но вообще стоит проучить за дерзость: в другой раз не будете своевольничать; на ипподроме меня следует слушаться.
Тысячу долларов в пари берете? И ни центом меньше.
Генералы почтительно рассмеялись. Исаев молчал.
– То то… Испугались, Макс?
– Отчего! Нет. Пари принято, Алекс.
Исаев поднялся и, чувствуя спиной, как трое смотрят на него, пошел к тотализатору и поставил на Реганду.
– Она ж ни разу не приходила, – сказала тихонько кассирша, – да и жокей был в запое. Смотрите, молодой человек, может, не стоит…
Она два раза видела, эта кассирша, как мальчики, проиграв деньги, занятые у маньчжурских гангстеров, дававших в рост, стрелялись здесь, прямо на
трибунах. Люди продолжали ставить на лошадей, они даже не замечали самоубийц… А те, у кого уже было все решено, лежали в пыли и оловянно
смотрели на подметки тех, кто вытягивался и дрожал на мысочках, замерев в последнее мгновение перед финишем.
На первой четверти, всего через восемь секунд после старта, Реганда, выступавшая под управлением жокея Аполлинэра, сбоила. Лошадь повело в
сторону, она стала на дыбы, и жокей с трудом удержался в коляске.
«Ничего, – подумал Исаев. – Ничего. Проиграв тысячу, я приобрету, Фривейского. Где только тысячу достать? У меня то двести… Мальчик, который
шепнул Фривейскому имя фаворита, конечно, ничего про сон Аполлинэра не знает, да и я сам не до конца понял: был ли это действительно сон или
жокей давал мне понять, на кого ставить. Ничего, проиграть Фривейскому сейчас – это значит выиграть его чуть позже. Он труслив, потому что за
ним нечисто, и он все время в страхе. Выиграв у меня такие большие деньги, он будет чувствовать себя обязанным мне, он станет побаиваться меня,
он поймет, что я озлобился, он станет умасливать меня. Люди с проколом в биографии стараются всех своих врагов сделать друзьями. Поэтому то они
и погибают в конце концов… Что и говорить, выигрыш Аполлинэра мне был бы сейчас более кстати, тогда б я очень быстро все решил с Фривейским… Что
ж… Терпение… Посмотрим, как будет дальше… Во всяком случае, я играю беспроигрышную партию: придет ли первым фаворит или моя Реганда – он уже в
контакте со мной, он уже мой „приятель“. В крайнем случае с проигрышем выручит Чен…»
* * *
– Ну же! – кричал Аполлинэр и хлестал лошадь по крупу. – Ну! Ну!
Остальные лошади ушли вперед, раскачиваются перед глазами спокойно, медленно.
– Ну! Ну!
Остальные лошади ушли вперед, раскачиваются перед глазами спокойно, медленно. И в этом размеренном раскачивании – обреченность, которая обычно
сопутствует поражению в заезде. Надо это спокойствие и размеренность поломать. Он знает, надо дать волю инстинктам, сейчас надо смотреть на мир,
и на гаревую дорожку, и на круп лошади, и на тех, кто впереди, красными глазами. И дышать надо с хрипом и присвистом – как зверь на бегу.
И вот метр за метром, секунда за секундой начинает совершаться невозможное. Аполлинэр нагоняет остальных лошадей, которые пока идут кучей без
фаворита. Аполлинэр обходит всех по крайней дорожке, приближается к финишу первым.
Рев на ипподроме сменился тишиной. Только слышно об землю копыта: цок цок, цок цок…
Дзеньк! – колокол бьет у финиша.
Рев на ипподроме возник сразу, словно все раньше замолкли на одно мгновенье, задержав в себе крик по сигналу невидимой дирижерской палочки.
– У а а! А а ау! – ревел ипподром, и у всех на лицах было изумление и даже какая то радость. Люди были свидетелями чуда. Такого не бывало ни
разу, чтобы сбоившая лошадь, никогда не считавшаяся фаворитом, могла обойти всех по самому краю и снять громадный выигрыш. Слава богу, что никто
не ставил на нее, а то сразу миллионером стал бы такой человек. Это разве и успокаивает людей: проиграл – зато и все остальные тоже проиграли.
Нет более ненавидимого человека на ипподроме, как счастливчик, снявший крупный куш. Даже подлипалы, которые моментально окружают его, даже они,
угодливо глядя ему в лицо, ожидая кутежа, будут ненавидеть его, не говоря уже о тех, кто горд и горе привык ни с кем не делить.
Исаев осторожно потер переносье большим пальцем левой руки и посмотрел на Фривейского. Тот был желт, как высушенный лимон. Что может сделать
мгновенье с человеком?! Под глазами у него залегли кругляши черного цвета. Глаза запали, а руки, лежащие на коленях без сил, казались
ссохшимися, старческими.
Генералы переглянулись, затаив радость: крупный проигрыш соседа здесь, на бегах, так же приятен, как ненавистен его выигрыш.
Фривейский взял котелок и сказал глухо:
– Честь имею, господин Исаев. У меня заболела голова, пойду отлеживаться, темечко напекло.
Он поднялся, чтобы уйти, и столкнулся лицом к лицу с генералами. А они ждут. Это разве не понятно, чего они ждут? Они его унижения ждут, вот что
они больше всего хотят видеть. Это главное зрелище – в перерыве между бегами.
– В данный момент я стеснен в средствах и просил бы вас отсрочить платеж моего долга, Максим…
Исаев уперся в него стальными своими глазами и, вместо того чтобы, как ожидал Фривейский, ответить «что вы, что вы», деловито поинтересовался:
– На сколько?
«Боже ты мой, какая гнуснейшая история! Завтра же разойдется слушок по армии, эти вороны непременно разнесут».
– Я просил бы вас перенести это на завтра.
– Ну и прекрасно, Алекс. А то оставайтесь? Может, еще какие веселые истории случатся?
– Голова, – ответил Фривейский. – У меня бывают страшные мигрени. Благодарю вас, всего хорошего, господа.
Один из генералов пошутил:
– Стреляться пошел.
После следующего заезда Исаев, получив громадный выигрыш, укатил с генералами на автомобиле в «Версаль» и задал там такой ужин, о котором
немедленно заговорили в городе.
КВАРТИРА ФРИВЕЙСКОГО
Фривейский сидел за круглым столом в маленькой гостиной и тупо смотрел в одну точку перед собой. Жидкие волосы прилипли к мокрому лбу, а голова
у него все время делала чуть заметные движения из стороны в сторону, словно детская игрушка с пружинкой вместо шеи.