Бандера как человек,
болезненно жаждавший власти, этим чувством был наделен до предела, поэтому не удержал слез, появившихся в уголках пронзительных глаз бусинок.
Со Штирлицем Бандера поздоровался сдержанно, ибо кожей ощущал особенность того лихого времени, которое грядет. Он загодя готовился к тому, чтобы
возглавить нацию, – уголки рта опущены книзу, брови насуплены, желваки перекатываются от ушей к острому подбородку: Сулла, право слово, истый
Сулла! Поэтому он должен быть сдержан с представителем той власти, которая войдет на землю, принадлежащую ему.
– Голодны? – отрывисто спросил Бандера. – Я скажу, чтобы накрыли стол.
– Благодарю, – ответил Омельченко, – мы только что позавтракали.
– Действительно, мы только что выпили кофе, – поддержал его Штирлиц.
Бандера поиграл лицом – не поймешь сразу, то ли сожаление, то ли горькая ирония.
– Так ведь кофе с джемом – не завтрак, это европейская необходимость. Я велю зажарить яишню с салом, у нас на родине так едят, господин
Омельченко, а?!
По немецки Бандера говорил с акцентом, тщательно обдумывая фразу – вероятно, заранее строил ее в уме. «Так говорят люди, – подумал Штирлиц, –
болезненно самолюбивые, боящиеся показаться смешными хоть в самой малой малости».
– Нет, нет, – торопливо отказался Омельченко, хотя, видимо, отведать глазуньи ему хотелось, – сначала дела, Степан, сначала дела. Времени в
обрез.
– Дела так дела, – согласился Бандера. – Прошу присаживаться.
– Нас в первую очередь интересует, как вы мыслите работу Украинской рады в первые дни после начала кампании? – спросил Омельченко. – Нам
известно, что председатель Рады адвокат Горбовый – ваш старый друг и надежный союзник рейха, но не кажется ли вам, что там существует утечка
информации?
– Этого не может быть, – снисходительно прищурясь, ответил Бандера. – В Раде собраны проверенные борцы.
– Я не получал информации о создании Рады, господин Бандера, – жестко возразил Штирлиц. – Однако я узнал об этом здесь, в Кракове, от чужих
людей.
«Не ты, а Омельченко, – сразу же понял Бандера. – Он встречался с Романом Шухевичем и Лебедем, а те по мягкости душевной брякнули!»
– Мои люди ничего не скрывают от представителей СД и германского командования, – сказал Бандера.
– Будем надеяться, что это так, – сказал Штирлиц, удобнее усаживаясь в кресле. – Видимо, вы создали Раду, чтобы загодя провести водораздел между
вами и Украинским комитетом во главе с господином Кубиевичем?
– При чем тут Кубиевич? – Бандера пожал плечами. – Он марионетка в руках Мельника.
– Это не моя прерогатива, – сразу же отрезал Штирлиц. – Я хочу спросить вас, господин Бандера, как вы мыслите себе сотрудничество с гетманом? Он
вне ваших трений с Мельником, но и его люди не вошли в Раду.
– Ты что ж, – сказал Бандера сквозь зубы Омельченко, – не мог с этим вопросом сам прийти? Обязательно надо было белье выворачивать?
– Ты странно говоришь, Стефан. – Омельченко назвал Бандеру на польский лад. – Я – это я, но гетман сам к тебе с этой просьбой обращаться не
станет.
– Этот вопрос обсуждался в министерстве доктора Розенберга. Мы консультировались, – солгал Бандера, и Штирлиц отметил, что «вождь» знает о
создании нового министерства восточных территорий, которое было «высшим секретом» рейха. – Я считал, что гетману в Берлине легче договориться с
доктором Розенбергом, чем мне здесь с его представителями.
– Омельченко назвал Бандеру на польский лад. – Я – это я, но гетман сам к тебе с этой просьбой обращаться не
станет.
– Этот вопрос обсуждался в министерстве доктора Розенберга. Мы консультировались, – солгал Бандера, и Штирлиц отметил, что «вождь» знает о
создании нового министерства восточных территорий, которое было «высшим секретом» рейха. – Я считал, что гетману в Берлине легче договориться с
доктором Розенбергом, чем мне здесь с его представителями.
– Вы имеете в виду оберштурмбанфюрера Фохта? – спросил Штирлиц.
– Именно.
– Трудно работать с ним?
– Он умный, проницательный человек, но ему кажется, что он знает украинскую проблему лучше, чем я и мои люди.
– А в чем суть проблемы? – спросил Штирлиц. – Сформулируйте.
– По моему, это очевидно. Создание сильной, дружественной Германии Украины, способной вести вооруженную борьбу против Советов.
– Это вывод. Но не проблема, – сказал Штирлиц. – И потом – вы убеждены, что Германии на данном этапе выгодно иметь в своем тылу Украину, а не т
е р р и т о р и ю? Ту, где размещены войсковые соединения, где пекут хлеб для войск и устраивают удобные лазареты для раненых?
– Простите, но я уже достаточно полно обсуждал эту проблему, – настойчиво повторил Бандера. – С господами из ведомства доктора Розенберга.
«Что ж ты про армию молчишь, сукин сын? – подумал Штирлиц. – Что ж ты на Розенберга все валишь?»
– Доктор Розенберг, – вступил Омельченко, – действительно придает этому вопросу большое значение. Гетман встречался с его референтами дважды.
Бандера насупился, желваки стали острыми – вот вот разорвут тонкую кожу щек.
– Я не совсем понимаю предмет разговора, господа, – сказал он. – По моему, все в достаточной мере согласовано и выверено… Вы, – он тяжело
посмотрел на Штирлица, – интересуетесь деталями в связи с какими то вновь открывшимися обстоятельствами? Тогда я хотел бы услышать, какими
именно.
– Я представляю разведку, господин Бандера. Политическую разведку рейха. Деталями занимается служба безопасности и гестапо. Меня интересует,
каким вы себе мыслите германский тыл на Украине? Немецким, оккупационным тылом или тылом украинским, со своим управлением?
– Я мыслю себе германский тыл монолитом, который создадим мы, – снова солгал Бандера, и Штирлиц понял, почему он солгал ему.
Этот человек не мог думать ни о чем другом, кроме как о своей роли в процессе, в любом процессе, и ему было сугубо безразлично все остальное –
немецкое, украинское или какое угодно другое.
Поняв, что Бандера солгал ему, Штирлиц перевел разговор на частности, дал Омельченко вести беседу. Обговаривая кандидатов от гетмана, «политик»
кокетливо отказывался от места, предложенного ему в Раде, а Штирлиц, слушая их быструю трескотню, цепко думал о раскладе сил, который постепенно
ему открывался, и о том, как эти силы столкнуть – возможно, это поможет его Родине хоть самую малость.
Потом, не желая мешать Омельченко выполнить г л а в н у ю часть его задания, Штирлиц попросил разрешения ознакомиться с новыми разведданными с
Украины и вышел в другую комнату…
* * *
«Центр.
Из разговоров с немецкими руководителями ОУН (Оберлендер, Херцнер, Рейзер) получил повторные подтверждения о точной дате начала войны – 22 июня.
Юстас».
КУРТ ШТРАММ (IV)
Курт мучительно долго, в сотый раз уже, вертел головой в непроглядной темноте. («Я привык ко тьме, и свет сейчас показался бы мне насилием.