Суеверный Алжир считал несчастливым год 1938-й, у 1939-го были все шансы оказаться другим. Начался оглушительный обратный отсчет, слово «ноль» было встречено восторженными криками «ура!».
На взгляд Йозефа, в этих возгласах было нечто истерическое (вполне, впрочем, привычное для этой жаркой страны).
За столом Мате царило совсем другое настроение, никто не обнимался и не целовался.
– Год будет поганый, – сказал, как припечатал, Мате. – Лучше бы она приняла предложение.
Иного не дано.
По общему мнению, этим «другим» мог быть только Мате. Нелли и другие актрисы закатывали глаза и клялись всеми святыми, что это коллективное заблуждение, но никто им не верил.
В ханжеском Алжире брак был понятием экстатическим, и немногие отважные кумушки, осмелившиеся задать вопрос самой Кристине, пришли в ужас от ее ответа. Оказалось, она ненавидит торжественные обеты, а слова «в горе и в радости» вообще действуют на нее как красная тряпка на быка.
– Вас разлучит не смерть, – пообещала она самой настойчивой из надоед. – Он сбежит от твоей глупости. Я никогда не выйду замуж! Пора положить конец порабощению женщин!
– А если забеременеешь? – не отставала собеседница.
– У меня никогда не будет детей! Нас брюхатят, чтобы лишить остатков самостоятельности. Я не какая-то там горничная – хочет малыша, пусть сам его и «высиживает»!
Даже если бы Кристина плюнула на распятие, она и тогда нажила бы меньше врагов. Никто не ведет бесед с разъяренным быком. Матадор уворачивается или убивает его. Все осуждали Кристину и жалели беднягу Мориса – он вытащил несчастливую карту.
Утром первого января – было дождливое воскресенье – Йозеф позвонил в дверь квартиры Мориса, тот не отозвался, Йозеф позвонил еще раз – они должны были ужинать с Нелли и Кристиной. Дверь распахнулась: на пороге стоял Морис в полосатой пижаме. Выглядел он как человек, не спавший всю ночь. Йозеф с трудом уговорил приятеля одеться. Морис заявлял, что не голоден, что хочет остаться один, что ненавидит 1 января. Они опоздали, потому что искали розовые гладиолусы, – женщины обожают нелепые цветы!
Нелли и Кристина пришли в восторг, заохали, достаточно большой вазы у них не нашлось, и букет оставили в раковине. В духовке жарилась курица. День обещал быть счастливым. Девушки подали аперитив с оливками, миндалем и канапе с сыром. Они пожелали друг другу здоровья, чокнулись и выпили – все, кроме Мориса. Он встал и поднял бокал, давая понять, что хочет произнести тост.
– Кристина, любимая, прости за вчерашний вечер. Бог с ней, с женитьбой, формальностями и прочей ерундой. Мы обойдемся без них. Если хочешь жить вместе, нужно уважать друг друга, так?
Морис выпил залпом. За столом было так тихо, что остальные услышали, как он причмокнул, облизнув сладкие губы.
– К чему ты ведешь? – спросила Кристина.
– Я подумал, что ты могла бы переехать ко мне. Места хватит.
– Останемся независимыми. Мы можем быть вместе, живя отдельно друг от друга, и видеться, когда захотим. Я против каждодневной рутины, не хочу спрашивать: «Ну, как прошел день?» – и слышать в ответ: «Как обычно». Тебе не кажется, что так будет лучше для нас обоих?
Морис сел и больше не промолвил ни слова, даже не похвалил курицу. А девушки в кои веки постарались…
– Потрясающе вкусно! – решил подольститься Йозеф. – Правда, Морис?
– Угу…
Ни Морис, ни Кристина больше никогда не вспоминали о неудавшемся предложении. Жизнь продолжалась, но в сердце Мориса осталась заноза.
– Мне очень жаль, господин губернатор, но я вынужден отказаться.
– Мне очень жаль, господин губернатор, но я вынужден отказаться.
– Подумайте о Франции, Сержан, о нашей цивилизаторской миссии. Снабжение армии продовольствием под угрозой. Вы мобилизованы!
– В последний раз.
Когда мадам Арман распахивала двери лабораторий и произносила сакраментальное: «Совещание через четверть часа!» – самые предусмотрительные являлись с кипой отчетов о проделанной работе и ходе опытов, надеясь защититься этим «зонтиком» от ливня. Старожилы заявляли, что жены потребуют развода, если они будут работать еще больше за ту же зарплату (в этом году ее еще не повышали), что им не хватает денег даже на то, чтобы отоваривать продуктовые карточки. Врачи заключили молчаливый договор и были твердо намерены не идти ни на какие уступки: все понимали, что поставлено на карту, но не хотели оказаться на грани нервного срыва.
Йозеф, не имевший опыта обороны, твердил одно:
– У меня гора работы. Вы сами сказали, что это очень срочно.
– Нужно быть организованней. У нас в институте, молодой человек, в сутках двадцать четыре часа, а в неделе – семь дней.
Задание властей следовало выполнить без промедления. Скотовод из деревни Сент-Арно, в окрестностях Сетифа, что в трехстах километрах к востоку от Алжира, сообщил, что его коровы поражены пироплазмозом. Болезнь передается клещом, обычные лекарства не помогают. Фермер Фажес числился военным поставщиком, так что деваться было некуда.
– Если поторопитесь, успеете на ночной поезд, завтра утром соберете клещей, возьмете пункции у коров и вечером вернетесь. Вам повезло – летом там невыносимо жарко.
В течение шести месяцев, один-два раза в неделю, Йозеф ездил в Сетиф, спал вполглаза в шумном вагоне и ни разу не посетил ни супрефектуру, ни римские развалины.
В первый раз его встречала делегация из тридцати человек во главе с супрефектом и командующим гарнизоном. Пришли кюре, мэр, именитые граждане и фермеры, чей скот погибал от загадочной болезни. Ветеринар обращался к Йозефу как к реинкарнации Пастера, перед ним расшаркивались, поднесли в дар коробку свежих фиников. Фажеса, крупнейшего фермера в окру́ге, не волновало, что он может лишиться рынка армейских поставок и даже разориться, он был смертельно напуган жестоким падежом скота.
Йозеф отправился вместе с ним в стойло, осторожно вычесал шкуры животных, собрал пинцетом клещей, опустил их в пузырьки с бумажной стружкой, заткнул ватой, чтобы насекомые не задохнулись во время транспортировки, потом взял пробы крови у всех коров и быков, отказался от ужина и ночлега, вернулся ночным поездом в Алжир, начал делать анализы и поразился, выяснив, что многие животные заражены пятью разными видами клещей, а некоторые и вовсе сотнями.
Сержан только что не рыдал, разглядывая подготовленные Йозефом стекла под микроскопом.
– Это ужасно, – шептал он, – просто ужасно! Слава богу, заражено всего десять процентов поголовья. Для начала нужно изолировать здоровых особей. Обычно пик заражения приходится на апрель, весь год активны только два вида клещей, притом не самые опасные.
Посевы культур показали, что увеличенная доза концентрированного хинина эффективна против акариаз, и Йозефу удалось найти точную дозировку. Эпидемия сократила поголовье на треть. Было решено провести превентивную вакцинацию, несмотря на довольно высокую стоимость процедуры. За прививки отвечал Йозеф. Он составил календарь противоклещевой обработки и трудился без сна и отдыха, подтверждая правоту старинной поговорки, гласящей, что исследователю нужней всего чугунная задница.
Сержан, живший с семьей на последнем этаже институтского здания, предоставил в распоряжение Йозефа свою ванную, жена профессора варила ему крепкий кофе и кормила домашним печеньем. Обнаружив Йозефа спящим в лаборатории, мадам Сержан начинала стыдить мужа: каждый руководитель – даже самый выдающийся – должен заботиться о своих служащих, кроме того, закон о сорокачасовой рабочей неделе распространяется и на молодых врачей института (эта часть отповеди сильнее всего раздражала директора).