— В этом нет ничего страшного. Жизнь — тоже символ смерти. Это исследование умирания.
— Я знаю, смерть тебя ужасно интересует. Мне бы хотелось, чтобы Эдвард проявлял больше интереса к Мередиту. А как там Эдвард? Где он? Все думают, что он здесь. Где ты его спрятал?
— Он отправился в паломничество, чтобы пройти испытание, сугубо личное испытание. С ним все будет в порядке.
— Тебе нужно было стать не ученым, а каким-нибудь романтическим поэтом. Я хочу увидеть Эдварда. Хочу утешить его.
— Пойдем прогуляемся?
— А не пора ли выпить?
— Нет, еще рано.
— Я слишком устала.
— Тебе нужно какое-то занятие.
— Ты это все время повторяешь. И что же я, по-твоему, должна делать?
— Почему бы тебе не начать собирать колокольчики?
— Ты эльф, а не человек!
Пока они разговаривали, по траве между громадными рододендронами к ним подошел Мередит. Ноги его промокли после прогулки по лесу и оставляли отметины на круглых сухих камнях. Да, он вырос, подумала Мидж, он стал старше. Так он должен выглядеть в двадцать лет, когда станет студентом и у него появятся девушки. Ужасно. Мередит, загорелый, в чистой белой рубахе, распахнутой на шее, встал за стулом Томаса. Он расчесал свои аккуратно подстриженные волосы прямыми прядями и подровнял челку. Мальчик смотрел в глаза матери холодными пустоватыми голубыми глазами.
Томас носовым платком счищал пепел костра со своих очков.
И тут Мередит с совершенно серьезным лицом, не отрывая взгляда от Мидж, приложил палец к губам.
Томас надел очки и теперь смотрел в сад. Внезапно он вскочил на ноги и побежал по траве и по камням с криком:
— Смотрите, смотрите!
Мидж, чье лицо вспыхнуло от потрясения при виде этого унизительного жеста, побежала за мужем. Мередит неторопливо двинулся за ними.
Воздушный шар в сине-желтую полоску безмолвно, медленно и довольно низко плыл над верхушками деревьев. Ясно различались корзина и люди в ней.
— Смотрите! — снова возбужденно воскликнул Томас, пробегая мимо костра.
Мидж подняла взгляд на прекрасный шар. Счастье. Вот что это. Вот чего у нее никогда не будет. Такое прекрасное, такое близкое и такое недоступное. А Мередит так жестоко, так больно обидел ее. Сквозь слезы она смотрела на летящий шар, на ясное синее небо. Люди в корзине шара махали им. Томас принялся махать в ответ, а Мидж и Мередит не стали. Мередит смотрел на мать. Мидж отвернулась и пошла в дом.
— Ну, мы тебя убедили? — спросила матушка Мэй.
— Да, — сказал Эдвард.
Джесс лежал на спине с открытыми глазами, медленно и глубоко дыша. Его красные губы чуть приоткрылись, словно он собирался что-то сказать. Полные руки и плечи над простыней были обнажены — руки белые и волосатые, плечи белые и безволосые. Его глаза, казавшиеся совершенно круглыми, почти вылезли из орбит и словно лежали на поверхности лица. Но глаза эти ничего не видели, а если и видели, то что-то далекое, находящееся в другом месте. Они были подернуты дымкой и покрыты сеточкой лопнувших сосудов. Руки Джесса были вытянуты и лежали на одеяле — ладони близко друг к другу, пальцы почти соприкасаются. Матушка Мэй потрогала его руку, чуть ущипнула дряблую плоть, подняла ее, отпустила — рука безвольно упала назад. Спокойное лицо ничуть не изменилось. Эдвард вздрогнул.
— И как долго он останется таким? — спросил он.
— Трудно сказать, — ответила Беттина, стоявшая по другую сторону кровати. — Может, несколько часов или несколько дней, а то и недель.
— И вы не пытаетесь его разбудить?
— Конечно нет!
— Мы не позволяем Илоне видеть его, — сказала матушка Мэй.
— Это ее огорчает. То есть она знает, что такое случается, но, пожалуйста, не говори ей об этом.
— Хорошо.
«Уж не накачали ли его наркотиками, — думал Эдвард, — чтобы не дать мне разговаривать с ним?» Все предположения казались одинаково безумными.
— Пойду закончу свои дела, — сказал он и зашагал вниз по винтовой лестнице, оставив двух женщин около Джесса.
Однако он не пошел в Переход, где, как ему было известно, находилась Илона. День клонился к вечеру, и на столе в зале еще лежала посуда после обеда, которую Эдвард должен был отнести куда положено. Но он не прикоснулся к ней. Заведенный порядок в Сигарде за последние день или два начал тихо и незаметно рушиться. По крайней мере, это касалось Эдварда, а Илона, по словам Беттины, стала «еще рассеяннее, чем обычно». Блюдца формально споласкивались, а не мылись, стираное белье не достигало места назначения, картофельная кожура валялась на кухонном полу, но что самое странное — появились две бутылки вина. Они стояли, бесстыдно откупоренные, на полке рядом со стеклянной горкой. За обедом без всяких слов каждый выпил по стакану. В чем дело, какой праздник наступил?
Поскольку говорить с Джессом было пока невозможно, Эдвард решил отправиться на далекую прогулку. Джесс впал в транс предыдущим вечером — вечером того дня, когда Эдвард с утра разговаривал с ним. Однако женщины только теперь уступили недоверчивым вопросам и дали Эдварду возможность взглянуть на заколдованного мертвеца. Дверь в башню в течение вечера и утра была заперта, а ключа он нигде не нашел. Теперь ему хотелось выбраться из этого дома, уйти подальше, если получится, добраться до моря. Он помедлил в Затрапезной, открыл ящик, достал карту, разложил ее на столе и принялся рассматривать более тщательно. Четко обозначенная железная дорога пересекала шоссе в двух или трех милях за поворотом на Сигард, а потом, петляя, уходила к морю. За тем местом, где она пересекала шоссе, находились две станции. Та, что вдали от моря, называлась Смилден-Холт, а другая, уже на берегу, носила имя Эфтхевен и явно была обиталищем прежних «рыбарей». Un petit chemin de fer d’interet local, автоматически сказал про себя Эдвард. Перед самым Эфтхевеном дорога около мили шла строго вдоль кромки берега. Значит, ему нужно найти эту дорогу и двигаться по ней. По заброшенной железной дороге обычно можно пройти, по насыпи или в низине, она не растворяется в окружающей природе. Эдвард сложил карту, сунул ее в карман, как недавно портрет Илоны, и отправился в Атриум.
Илона стояла у стола — убирала остатки обеда, так долго остававшиеся нетронутыми.
— Ты видел его? — спросила она.
— Да.
Эдвард не хотел встречаться с Илоной, он чувствовал себя неловко после вчерашней ее вспышки в Упряжной. К тому же ему отчаянно хотелось побыть одному. К его облегчению, Илона не стала развивать тему (возможно, болезненную для нее) пребывающего в трансе Джесса.
— Ты куда?
— Погулять.
— Ты на меня сердишься?
— Нет. Илона, дорогая моя, конечно нет. Просто… слишком уж много всего.
— Ты от нас уедешь?
— Нет. Ты же сама сказала, что я не могу.
— Ну, это только слова. Не бросай нас. По крайней мере, пока не бросай. Не бросай меня.
— Не брошу.
— У меня есть кое-что для тебя.
— Что?
— Всего лишь немного хорошего чая, вроде того, что ты пил недавно.
Чаепития были не в обычаях Сигарда, но Эдварду в качестве угощения иногда наливали горячего травяного чая.
Илона оставила чашку с блюдцем на столе и ушла с полным подносом.
Эдвард понюхал смесь и уже собрался сделать глоток, но засомневался. Поведение Илоны показалось ему странноватым: она говорила неестественным, но настойчивым тоном, словно очень хотела, чтобы он выпил этот чай.