Часто мигая, он взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был Сугуро. Я не понял, узнал он меня или нет. На его лицо упал солнечный луч, капельки пота на лбу заблестели.
Я пошел домой через огород, где росли помидоры. Повсюду раздавался унылый треск цикад. Он навевал тоску.
Проходя мимо ателье, я остановился. Вспомнил, что о портном говорил хозяин бензоколонки. Витрина, как всегда, была покрыта толстым слоем белой пыли, за стеклянной дверью виднелась согнувшаяся над швейной машинкой фигура человека. У него было скуластое лицо с глубоко посаженными глазами. И такие лица в армии встречаются довольно часто: на них я насмотрелся в полку в Тоттори.
- Что вам угодно?
- Да нет... Я так... Жарко очень... - растерялся я. - Просто беда! А вы работаете?
- Какая там работа! - и портной неожиданно улыбнулся приветливо и добродушно. - Глушь тут!
На лице манекена в витрине, казалось, блуждала неживая загадочная улыбка, а его голубые глаза, уставившись в одну точку, как будто на что-то смотрели.
Домой я вернулся весь в поту, хотя и был только что в бане. Жена сидела на веранде, положив руки на вздувшийся живот, как бы обнимая его.
- Послушай, ты знаешь, что такое сфинкс?
- О чем это ты?
- Возле кукурузного поля есть ателье. Там в витрине стоит манекен. Смотрел я на его улыбку под палящим солнцем и вспомнил египетского сфинкса.
- Не болтай глупостей! Лучше сходил бы к врачу.
Жена расшумелась, настаивая на своем, и в сумерки, захватив рентгеновский снимок, я отправился к Сугуро. Ставни опять были плотно закрыты, во дворе валялся тот же резиновый сапожок. Собачья конура по-прежнему пустовала.
В отсутствие жены Сугуро, по-видимому, готовил сам. В кабинете, как и во всем доме, стоял странный, спертый, застоявшийся запах - не то от пациентов, не то от лекарств, уж не знаю. Светлая, выгоревшая на солнце занавеска была порвана.
Увидев маленькое пятнышко крови на халате Сугуро, я почувствовал себя нехорошо. Пока я устраивался на кушетке, Сугуро, часто мигая, рассматривал рентгеновский снимок, держа его на уровне глаз. Проникавшие сквозь занавеску лучи освещали его отечное лицо.
- Прежний врач вводил мне по четыреста кубиков.
Сугуро не ответил. Я напряженно следил, как он вынул из ящика стеклянную баночку с иглами, проверил у одной отверстие и, присоединив иглу к резиновой трубке, взял шприц с наркозом. Его толстые волосатые пальцы шевелились, как гусеницы. Под ногтями чернела грязь.
- Поднимите руку, - глухо сказал он.
Его пальцы стали нащупывать углубление между ребрами - место, куда нужно вонзить иглу. Его прикосновения отдавали каким-то металлическим холодом. Нет, скорее даже не холодом, а бессердечной точностью, будто перед ним был не больной, а неодушевленный предмет.
«Совсем другие пальцы, не такие, как у прежнего врача, - подумал я, и дрожь пробежала по моему телу, - у того они были теплые».
В бок мне вонзилась игла. Я явственно почувствовал, как она легко прошла сквозь плевру и остановилась. Великолепный укол!
- М-м... - натужился я.
Сугуро, не обращая на меня внимания, рассеянно смотрел на окно: обо мне он, кажется, и не думал, да и вообще похоже было, что он ни о чем не думал.
Хозяин бензоколонки отозвался о Сугуро, как о человеке молчаливом и странном. Действительно, он был странный.
- Неприветливый, именно неприветливый. Такие врачи встречаются, - сказала мне жена.
- Кто его знает! Во всяком случае, среди пригородных врачей вряд ли найдешь другого, кто бы так искусно смог ввести иглу. И почему он осел в этой дыре?!
«Ввести иглу кажется пустяком, но в действительности дело это трудное, - не раз слышал я от своего прежнего врача, когда жил в Кэйдо. - Тут доверяться практиканту нельзя. Кто умеет сделать это как нужно, уже специалист по туберкулезу».
Этот врач, проработавший не один год в туберкулезном санатории, объяснил мне, что, если игла новая, боль бывает незначительной, но чтобы быстро довести иглу до нужного места, надо уметь рассчитать силу.
Этот врач, проработавший не один год в туберкулезном санатории, объяснил мне, что, если игла новая, боль бывает незначительной, но чтобы быстро довести иглу до нужного места, надо уметь рассчитать силу. Случается, что прокалывают легкое, и тогда возникает спонтанный пневмоторакс. Но даже если этого и не произойдет, все же пациенту можно причинить сильную боль, если игла сразу не вводится куда следует.
Я знал это по собственному опыту. Ведь даже старому, опытному врачу в Кэйдо не раз приходилось вынимать иглу и начинать все заново, И порой испытываешь такую боль, словно твою грудь рассекают пополам.
Такого казуса с Сугуро не случилось ни разу. Одним плавным движением он вводил иглу в плевральную полость, и я не испытывал никакой боли. Все кончалось, прежде чем я успевал охнуть. Если прежний мой врач в своих суждениях был прав, то этот человек с отечным и серым лицом, должно быть, давно уже занимается лечением туберкулеза. Не понимаю только, зачем такой специалист, да еще по своей воле, забрался сюда...
И все же его искусство не могло заглушить во мне беспокойства, и скорее даже не беспокойства, а какой-то неприязни. Я не мог этого объяснить ни жесткостью его движений, когда он нащупывал межреберное углубление, ни тем леденящим холодом, который чувствовался, когда его руки прикасались к телу. Все это, вместе взятое, заставляло меня содрогаться. Вначале, правда, я думал, что во всем виноваты его толстые и волосатые, как гусеницы, пальцы, но, кажется, и это было не так...
После моего переезда уже прошел почти месяц. Живот жены увеличивался на глазах. Вскоре мне предстояло отправиться на Кюсю, на свадьбу свояченицы.
- Может, девочка будет. Живот-то круглый, - радостно шептала жена, прижимая к щеке распашонку. - А знаешь, стучит как! Иногда очень сильно!
Большую часть своего времени хозяин бензоколонки прохаживается в своем белом комбинезоне перед насосом. Я здороваюсь с ним, когда иду на службу. Иногда останавливаюсь поболтать. А в бане встречаюсь время от времени и с хозяином ателье. Порой мне уже кажется, что стоит только выздороветь - и я буду вполне счастлив. И домик свой, хоть и маленький, есть, и ребенок будет. Может быть, это счастье и невелико, но оно меня вполне устраивает.
И только один Сугуро не давал мне покоя, будоража любопытство. Ставни его дома оставались закрытыми: наверно, жена еще не вернулась. Валявшийся во дворе детский резиновый сапожок куда-то пропал; возможно, его утащила собака.
Однажды мне удалось кое-что разузнать о Сугуро.
Я пришел к нему на прием в пятый раз. Ожидая своей очереди, я случайно обнаружил среди старых журналов небольшой альбом. Это был поименный список выпускников медицинского института в городе Ф. Фамилия Сугуро редкая, и она сразу бросилась мне в глаза. Меня удивило странное совпадение: Ф., где учился Сугуро, был как раз тем городом, куда я собирался ехать на свадьбу.
- Оказывается, у него акцент жителя Ф. на Кюсю.
- Какой акцент?
- Я же тебе говорил! Когда я в первый раз был у него, он так смешно выговаривал некоторые слова!
- Уж не сбежала ли от него жена, от этого Сугуро? - как-то сказал мне в бане хозяин бензоколонки. - Все может быть! Ведь говорят, что он с ней жил еще, когда она работала у него медсестрой.
- Н-да, человек он странный.
- Ну, его-то странности нам на руку: Вот в прошлом году у меня заболел ребенок, он его вылечил, а денег до сих пор не требует.
- А скажите, жена Сугуро, что, по вашим словам, сбежала от него, как выглядит?
- Как выглядит? Баба и баба! Такая же бледная, как и он. Она почти нигде не показывается, даже к станции не выходит!
Я регулярно бывал у Сугуро, но он со мной почти не разговаривал. Порванная занавеска все больше и больше выгорала на солнце, но ее не меняли. Пациенты, в большинстве своем крестьяне, терпеливо ожидали в прихожей своей очереди, листая газеты и журналы. У Сугуро медсестры не было, и лекарства приготавливал он сам.