— …Он был четвертым в очереди, когда закрыли окошко в отделе кадров. Тебе не понять, Джош, что с ним происходит.
Он всегда нас кормил, одевал, в доме было тепло и уютно. А теперь он загнан в угол, пришел в отчаяние.
— И это дает ему право ненавидеть Китти и меня?
Ты неправ, Джош. Он всегда был ласковым с Китти и под внешней суровостью скрывает любовь к тебе. Знал бы ты, как он гордился…
Теперь я злился на маму почти так же сильно, как на отца.
— Слышал я эти сказки! Только они не заставят меня полюбить дорогого папочку.
Я встал из-за стола и подошел к ней.
Как он говорит с нами! Стоит мне сделать шаг, и он уже рычит. А тебя послушать, так он лучше всех на свете и я должен любить его, чтить, быть терпеливым, верно?
Она выдержала мой взгляд и глаз не отвела.
— Если жена станет на сторону детей против мужа, семья погибнет. Твой отец потерял голову от страха. Но я не покину его, что бы ты ни говорил о нем.
— Тогда мне нет места в этом доме. Я сам о себе позабочусь.
Ее лицо исказила страдальческая гримаса, но я будто затвердел внутри и даже не сочувствовал ей.
— Я уйду, ма, — повторил я.
Она чуть заметно кивнула.
— Джош, мне было бы легче умереть, чем сказать это, но ты вынуждаешь меня. Да, думаю, ты прав. В Чикаго нет ни еды, ни работы. Вам с отцом лучше на время расстаться. Ты сильный, выносливый, смышленый. Может, тебе и повезет.
Вот что сказала мама. Я гнал прочь нахлынувшую жалость к себе — родители от меня отказались, выставили за дверь, в суровый мир, пораженный кризисом. Я остался с этим миром один на один, и если он меня одолеет, никому до этого не будет дела.
Что и говорить, положение незавидное. Но я не испытывал страха. Меня вдруг охватило возбуждение, поскорей бы уйти, порвать все связи с домом, навсегда оставить Чикаго! Я не мог ждать ни секунды, в голове роилось множество планов. Сбежав мимо Джоя по ступенькам крыльца, я помчался по мостовой, не переводя дыхания. Достигнув аптеки, я уселся на кромку тротуара и стал ждать Хови.
Глава 2
Хови немного опоздал, потому что с полчаса рылся в груде ящиков на пустыре за продовольственным магазином; он потратил эти полчаса не впустую — опередил крыс, и ему, а но им достался лишь наполовину подгнивший апельсин. Перочинным ножом он отрезал испорченные дольки, а остальное разделил на две части — себе и мне — и теперь улыбался до ушей, радуясь, что может угостить меня таким лакомством.
Я рассказал Хови обо всем:
— Не могу больше. Уйду куда глаза глядят, никогда не вернусь в Чикаго. Не хочу видеть отца… и даже маму. Она во всем с ним заодно. Они будут только рады от меня избавиться, да и я не заплачу…
Хови пожал плечами. Наверное, наши семейные дрязги казались ему пустяковыми.
— Пожалуй, я отправлюсь с тобой, Джош, — сказал он вдруг с такой легкостью, словно я звал его заглянуть в соседний двор.
— Что скажет твоя мама?
В глазах Хови заблестели льдинки:
— Ты что, смеешься надо мной?
— Нет, просто боюсь, что она обратится в полицию и нас вернут.
— Можешь на этот счет не беспокоиться.
Мы помолчали с минуту. Потом я сказал:
— Мы не пропадем, верно, Хови?
Тут от его холодности не осталось и следа. Он весь встрепенулся, будто выключатель в нем повернули.
— Конечно, не пропадем. Знаешь, да мы же богачи, у нас есть наша музыка. Хоть времена тяжелые, а музыка все равно всем нужна. Ведь мы музыканты, Джош. Найдем какой-нибудь ресторанчик или танцевальный зал, и народ так и повалит, чтобы нас послушать.
Я тоже распалился:
— Подадимся в какой-нибудь маленький городок.
Чикаго слишком большой и уродливый — мне он так надоел, да и мой старик тут под боком. В провинции дела, наверное, обстоят получше.
— Верно. Айда на Запад или на Юг, там зимы короткие. Всю жизнь мечтал поглазеть на Запад. Поедем в товарном вагоне…
Нас прямо била лихорадка. Сидя на кромке тротуара, мы строили планы, перебивая друг друга. Казалось, любые трудности ножи нам нипочем.
Вдруг во мраке выросла маленькая фигурка. Это был мой брат.
— Что тебе надо? — спросил я хмуро.
— Я поеду с тобой, Джош, — сказал он тихим голосом.
— Откуда тебе известно, что я уезжаю?
— Слышал твой разговор с мамой. Я поеду с вами.
— Даже не мечтай! Ты слишком мал, будешь нам обузой.
— Хови, уговори его, — попросил Джой, и тут я понял, что в конце концов уступлю.
Джой неспроста обратился к Хови — Хови был ему другом. Они часто сидели вместе на школьных ступеньках, греясь на солнышке, и Хови учил Джоя играть на банджо, Иногда Джой пел, а Хови ему аккомпанировал, и лица их светились от удовольствия. Хови, в отличие от меня, был добр и терпелив с Джоем, никогда его не дразнил.
— Почему бы не взять его, Джош? — заговорил Хови.
— Рано ему: силенок у него мало, спутает нам все карты.
— Но ведь он умеет петь… — Хови точно размышлял вслух. — Голос у него приятный и чистый, он почти не фальшивит. Народ охотнее соберется послушать ребенка, чем взрослого певца. Так что Джой себя прокормит.
— Сказал же: он останется, я не беру его, и точка!
— Тогда, Джой, может, нам поехать с тобой вдвоем? А Джош пусть остается и командует кем-нибудь еще.
Хови подмигнул Джою, и мой брат расплылся в торжествующей улыбке. Я страшно разозлился на них обоих, но про себя не мог не признать: если бы художник нарисовал эти исхудавшие лица, озаренные весельем, если бы он смог передать их выражение, мировая вышла бы картина!
Так все решилось, и той же ночью мы с Джоем, крадучись, вышли из дому со старым фибровым чемоданом, в который уложили кое-какую одежонку, рваное одеяло и несколько спичечных коробков. Спичкам я придавал особое значение. Где-то я читал про экспедицию, которая тщательно подготовилась к путешествию, все было уложено, казалось, все учтено. Но она окончилась неудачей только потому, что позабыли такой пустяк, как спички, Я обшарил дом и забрал все коробки, какие попались.
Мы не отдавали себе отчет, на какой серьезный шаг решились. Если я думал о маме и об отце, то только со злостью, и нарочно раздувал эту злость, чтобы в последний момент не струсить. Все мне было нипочем — лишь бы выбраться на свободу.
Хови ждал нас в проулке с банджо и узелком под мышкой. Несколько часов мы поспали на скамейке в парке, а на рассвете пошли в столовку Армии спасения. Она только что открылась, и народу пока было мало. Долговязый человек с усталым лицом, покачав головой, дал нам по миске овсянки, но велел больше не приходить: эта еда — для мужчин, которым целый день стоять в очередях на биржах труда, а не для сбежавших из дому детей.
Уже в первый день я убедился, что Хови был прав, когда вступился за Джоя. На углу улиц Рэндолф и Уобаш мы впервые попытали счастья перед публикой. Вернее, пытали счастье Джой и Хови. Оба были небольшого роста и годились на это дело. Русые волосы Джоя хорошо сочетались с большими карими глазами Хови. Я смешался с толпой, наблюдал за их представлением со стороны.
Джой пел, и золотая челка то и дело падала ему на глаза. Голос его не окреп еще, но был нежен и чист, Хови ему аккомпанировал, точно настоящий артист. Пальцы его бегали, по струнам, он то и дело подмигивал Джою. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на них. Кое-кто улыбался, а чьи-то невеселые лица еще больше мрачнели.