Такой шерти московский царь не мог принять, и
если хан заключал союз с изменившими царю козаками малороссийскими, то в Москве, разумеется, не имели более побуждений удерживать донских
козаков от войны с бусурманами. Еще в мае 1657 года донцы писали царю: «В твоих государевых грамотах к нам писано, чтоб нам с турским и с
крымским ханом никакого задора не чинить; и мы твоего царского повеленья не преслушались, с азовцами помирились. Но они души свои потеснили, в
миру и в правде своей не устояли, твою вотчину, Черкасский городок, у нас хотели за миром и за душами взять, приходили к нам на приступ с
приметом, и мы долгое время от них в осаде сидели и отсиделись, а приходили к нам от хана крымского многие мурзы с таманцами, черкесами
горскими, кабардинцами, малыми ногаями, темрюцкими и азовцами; да и теперь слухи приходят, что хан хочет быть к нам сам со многими умыслами и на
похвальбе, хочет твою государеву вотчину запустошить, столповую реку Дон и верхние городки». Донцы не остались в долгу, и летом того же года
посланники царские в Крыму были свидетелями, как они вошли в устье Алмы, чтоб запастись водой, бились с татарами, которые не хотели давать им
воды, жгли деревни. Татары были в ужасе, тем более что хан ушел в поход; они ежечасно ждали нового нападения козаков, покопали глубокие ямы и на
ночь сажали туда невольников; ямы закладывали досками и сами спали на этих досках, боясь, чтобы невольники не убежали к козакам. Осенью донцы
писали царю, что уже целый год не приезжают к ним торговые люди из украйных городов, из Ельца, Воронежа, Белгорода и Валуек, хлебных запасов,
пороху и свинцу купить негде, помирают голодной смертью. «А мы, холопи твои, служим тебе с воды да с травы, а не с поместий и не с вотчин». В
марте 1658 года великий государь пожаловал, велел послать к ним тысячу рублей денег, тысячу рублей за хлебные запасы, пушечных запасов тридцать
пуд, зелья пушечного пятьдесят пуд. У донцов окончательно развязались руки.
Между тем положение нового гетмана малороссийского далеко не было завидным: он был избранник меньшинства и похититель в глазах огромного
большинства козаков, для которых законным гетманом мог быть только выбранный вольными голосами на общей раде, а Выговский не мог надеяться
такого избрания: за молодым Хмельницким было знаменитое имя, дорогое козачеству; минуя Хмельницкого, были полковники, выдававшиеся вперед
заслугами войсковыми, а Выговский был писарь, звание, не пользовавшееся особенным уважением в воинственной толпе; кроме того, Выговский даже не
был козак и, что всего хуже для козака, был шляхтич. Попытка Выговского и его приверженцев поднять в козаках неудовольствие против Москвы не
удалась. Григорий Лесницкий, приехавши по смерти Богдана из Чигирина в Миргород, собрал раду на своем полковничьем дворе, собрал сотников и
атаманов и говорил им: «Присылает царь московский к нам воеводу Трубецкого, чтоб Войска Запорожского было только 10000, да и те должны жить в
Запорожье. Пишет царь крымский очень ласково к нам, чтоб ему поддались; лучше поддаться крымскому хану: московский царь всех вас драгунами и
невольниками вечными сделает, жен и детей ваших в лаптях лычных водить станет, а царь крымский в атласе, аксамите и сапогах турецких водить
будет». Сотники и атаманы отказали, что бусурману не хотят поддаваться. Тот же Лесницкий прислал грамоту в Константинов: «Были мы в подданстве у
его царского величества на своих волях по смерть гетмана Богдана Хмельницкого; а теперь идут к нам воеводы Трубецкой и Ромодановский с войском,
и вы должны будете давать им кормы и всякую живность; по нашим городам хотят посадить царских воевод и живность им давать, а которые подати
брали на короля и на панов, и те подати будут брать на государя; войску быть в Запорогах всего десяти тысячам: остальные будут или мещане, или
хлопы, а кто не хочет быть мещанином, тому быть в драгунах».
Вслед за этой грамотой Лесницкий прислал другую лукавством, отводя чернь от
шатости, чтоб прежнею грамотою не тревожились. Сам Выговский, приехав в Корсунь, созвал 11 октября полковников, отдал им булаву и сказал: «Не
хочу быть у вас гетманом: царь прежние вольности у нас отнимает, и я в неволе быть не хочу». Полковники отдали ему назад булаву и говорили, чтоб
был у них гетманом. «За вольности будем стоять все вместе», – говорили они и приговорили послать к государю бить челом, чтоб все было по
старому. Выговский взял булаву и, подняв ее, говорил: «Вы, полковники, должны мне присягать, а я государю не присягал, присягал Хмельницкий».
Тут отозвался полтавский полковник Мартын Пушкарь: «Все Войско Запорожское присягало великому государю, а ты чему присягал: сабле или пищали?»
Выговский вынул из кармана московские медные деньги, бросил по столу и сказал: «Хочет нам царь московский давать жалованье медными деньгами; но
что это за деньги, как их брать?» Отвечал тот же Пушкарь: «Хотя бы великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет
великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать».
Надобно было хитрить с Москвою. Отсюда в сентябре явился любимец государев Матвеев с выговором генеральному писарю и старшинам, зачем не
уведомили великого государя о кончине гетмана Хмельницкого, и с приказанием отправить козацкое посольство в Стокгольм для склонения шведов к
миру. Выговский оправдывался: в самый день смерти гетмана приказал было он трем гонцам ехать в Москву с этою вестью; но начальные люди стали
волноваться и говорить, будто он, желая получить гетманство, посылает своих людей от себя, а не от Войска Запорожского; это и заставило его дать
знать о гетманской смерти киевскому воеводе Андрею Васильевичу Бутурлину и князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому. В Швецию обещал писать,
чтоб король не надеялся на Запорожское Войско, которое будет действовать против него, если он не помирится с Москвою. Выговский говорил с
Матвеевым только как писарь, но Матвеев же привез царю известие, что Выговский избран в гетманы, и 18 октября государь отправил к Выговскому,
уже как к гетману, стряпчего Рагозина с известием о рождении царевны Софии Алексеевны. Везде по дороге простые козаки рассказывали Рагозину, что
Грицка Лесницкий отводил их от государя, но что они и мещане не согласились; рассказывали, что Запорожье шатается. Выговский говорил Рагозину:
«Из Запорожья поехали воры бить челом царскому величеству: так великий государь изволил бы держать их у себя или бы пожаловал, ко мне изволил
прислать, чтоб вперед ссоры не было; они себе выбрали другого гетмана. Если великий государь отпустит их в Запороги, то у меня для них
поставлены заставы по всем дорогам, чтоб их переловить. Да я же не велю к ним торговых людей с запасами пропускать, и им будет есть нечего». При
Рагозине приехали из Запорожья козаки с листом к гетману, били челом, чтобы он в Запороги не ходил и никого не посылал, потому что воры
заводчики, бунтовщики все разбежались; посланцы били челом, чтобы гетман велел пропускать к ним торговых людей с запасами. Выговский отвечал им:
«Когда пришлют ко мне Барабашенка, то я войска на них не пошлю и торговых людей велю пропускать», И на возвратном пути козаки повторяли
Рагозину: «Мы все ради быть под государевою рукою, да лихо наши старшие не станут на мере, мятутся, только чернь вся рада быть за великим
государем». В Лубнах наказный войт Котляр говорил посланнику: «Мы все были ради, когда нам сказали, что будут царские бояре и воеводы и ратные
люди; мы, мещане, с козаками и чернью заодно.