Лоррейн прогнала от себя эти мысли. Сейчас было не самое подходящее для них время.
– Кампус на Крейвен-Роуд? – спросила Лоррейн.
Женщина кивнула. Это было то самое место, где ее муж работал и гулял налево, о чем она наверняка понятия не имела. «У нас есть кое-что общее, у вас и у меня», – так и порывалась сказать Лоррейн, но сдержалась.
«Короткая… ничего не значащая… уже в прошлом…» Помнится, Адам все говорил и говорил, что был дураком, что напился, что во всем виноват переживаемый им кризис, что та, другая, преследовала его и в произошедшем нет его вины. Лоррейн спрашивала себя, какой совет могла бы дать этой молодой женщине. Уйти от мужа, пока может? Сделать в отместку то же самое? Обобрать его до нитки? Но при том, что дом выглядел довольно мило, не вызывало сомнений: Лиам Райдер – явно не из богачей, которых можно ободрать как липку. Не относился к таковым и Адам, хотя это обстоятельство не мешало Лоррейн мечтать о возмездии.
– Если он придет домой раньше, чем я поговорю с ним, не могли бы вы попросить его позвонить мне? – Лоррейн протянула женщине визитку. – Это срочно.
– Он ведь ничего не совершил, не так ли? – Жена Райдера замахала приблизившимся к двери детям, отгоняя их.
– Нет. Он нужен лишь для того, чтобы помочь навести кое-какие справки, – кратко улыбнулась Лоррейн и поспешила в колледж.
– И ты знаешь, что он мне сказал первым делом? – Лоррейн восседала на высокой табуретке на кухне. Как только дочери разбрелись по своим делам после ужина, инспектор вернулась к мыслям о работе.
Адам покачал головой.
– «Вы ведь не скажете моей жене, правда?»
Муж состроил гримасу. Он не присутствовал при допросе.
– Ну естественно.
Он только что вернулся с пробежки и теперь обливался потом, несмотря на то что тротуары и ограды уже стали покрываться инеем. Адам вытер лицо кухонным полотенцем. Лоррейн тут же схватила полотенце и бросила его через дверной проем в кладовку.
– Это отвратительно, – продолжила Лоррейн. – Причем как в том, так и в другом отношении.
Она не смогла удержаться от этого комментария вскользь. Еще и года не прошло с той поры, как Адам признался в измене. По большей части ей удалось справиться, выбросить это из головы, вернуться к своей обычной жизни. И все-таки временами она уставала мириться с произошедшим и хотела лишь одного: сделать остаток жизни Адама как можно более невыносимым.
– А что еще должен был сказать Райдер? – Адам вгрызся в мякоть яблока. – Он согласился пройти тест ДНК?
– Райдер слышал о Салли-Энн в новостях, так что у него была пара дней, чтобы оправиться от потрясения. Тем не менее он все еще очень расстроен. Согласись, это ужасно – узнать такое. Он сказал, что Салли-Энн была перспективной студенткой, которая пыталась чего-то добиться, осваивая его курс, и все в таком духе… – Лоррейн перевела дух. Главным сейчас было не это. – И – да, он согласился без промедления сдать мазок.
Адам стащил с себя яркую спортивную кофту, бросил ее на пол кладовки рядом с кухонным полотенцем и спросил:
– Приблизительное время смерти уже установлено?
– Я говорила с патологоанатомом. Наиболее вероятное предположение: к моменту обнаружения Салли-Энн была мертва минимум тридцать восемь часов и максимум сорок один. Райдер сказал мне, хотя я не успела и заикнуться об этом, что может подтвердить свое точное местонахождение в течение всей прошлой недели. Именно тогда он стал слезно умолять меня ничего не говорить его жене. «Это ее убьет», – кажется, так он выразился.
«Это ее убьет», – кажется, так он выразился.
Лоррейн прикусила щеку. Похоже, Адама эта история нисколечко не смутила.
– Райдер поставил точку в отношениях с Салли-Энн пару месяцев назад, когда она начала настаивать, что ребенок – его. Она хотела от Райдера денег, а ему нечего было дать. И разумеется, он не желал, чтобы жена узнала об этой связи или о ребенке. Лично я считаю, что он серьезно рискнул, бросив ее. Райдер сказал, что, если бы все выплыло наружу, он с пеной у рта отрицал бы связь. – Лоррейн встала и прислонилась к столешнице. Сердце мучительно перевернулось в груди. – А знаешь, что он еще мне сказал? Заявил, что, если человек не пойман на месте преступления, никто не может считать его виновным. – Лоррейн вспомнила, как в тот момент ей захотелось съездить Райдеру по физиономии.
– Что ж, я буду это помнить, – угрюмо бросил Адам и зашагал наверх, чтобы принять душ.
Когда не можешь забеременеть, хуже всего то, что все в жизни вдруг оказывается связанным с детьми. Приходится сочинять великое множество историй, ведя двойную жизнь и едва успевая выдумывать одну ложь за другой. А в такой жизни хуже всего то, что истории эти становятся все глубже и глубже, все запутаннее и лживее, настолько, что в конечном счете с трудом вспоминаю, какая я на самом деле.
Но, учитывая все обстоятельства, я решаю, что на сегодняшний день быть кем-то другим не так уж и плохо, что быть самой собой в моем нынешнем затруднительном положении опасно и бесполезно. Я нахожусь здесь лишь по одной причине, и мое время скоро придет. Это ожидание само по себе – будто беременность.
– Итак… – тянет Пип, пытаясь заполнить образовавшуюся паузу.
Наш разговор себя явно исчерпал. Лилли и близнецы играют в детской. Похоже, они ладят довольно хорошо. До меня доносятся грохот, болтовня и, время от времени, вопли – что ж, по крайней мере, они не убивают друг друга. Мы с Пип сидим за кухонным столом Клаудии (обо всем в этом доме я думаю как о принадлежащем Клаудии) и обмениваемся добродушными шуточками о детях, младенцах, беременности и родах. И тут Пип ударяет меня под дых:
– Неужели вы никогда не хотели иметь собственных детей?
Это один из вопросов, не имеющих ответа. Как бы то ни было, мне не стоит вылезать из своего мыльного пузыря лжи и уловок, если я хочу сохранить работу. А то наделаю ошибок с самого начала и окажусь уволенной с позором. Нет, объяснять что-либо решительно невозможно.
Стараясь избежать ответа, я пробую засмеяться. Потом пытаюсь сделать глоток побольше из кружки с чаем. Ну а дальше окликаю детей – проверяю, что они по-прежнему мило играют. Смотрю на свои наручные часы, пялюсь на настенные, но Пип сидит здесь всего десять минут. Она еще не собирается уходить. Кроме того, я не ответила на ее вопрос.
«Неужели вы никогда не хотели иметь собственных детей?»
– Я… – мнусь, бормоча что-то невнятное. Понятия не имею, что сказать. – Ну…
Заинтересованная улыбка медленно сползает с лица Пип, и теперь собеседница тоже ищет способы прервать мои дальнейшие объяснения. Язык моего тела говорит о нервном напряжении: страдальческое выражение лица, скрещенные руки, обнимающие бесконечно далекое от беременности тело, нервно трясущиеся ноги, стучащие по плиткам пола, – более очевидно донести до Пип, что я не желаю говорить на эту тему, нельзя. И все-таки сейчас мне придется это сделать.
– Все довольно сложно, – говорю я. Слоги режут мне рот, будто бритвы.
Пип молча смотрит на меня, явно чувствуя неловкость, ругая себя на чем свет стоит и мечтая никогда не задавать этот злосчастный вопрос. Только поглядите на нее, восседающую на красивом кухонном сосновом стуле Клаудии, всю такую беременную, раздавшуюся вширь, переполненную жизнью, надеждой и любовью! Ее огромные налитые груди вздымаются под безразмерным свитером.