— И, потирая руки, заметил ехидно: — Это моя любезность, я
не сделал мата вашему королю исключительно из соображений такта. —
Снисходительно глядя на Иоганна, посоветовал: — Учитесь, молодой человек,
выигрывать, не оскорбляя самолюбия противника, тогда вы не утратите расположения
партнера. — Покосился на пассажира с пакетами: — Вы, господин, заботитесь о
своем животе столь ревностно, что забываете о престиже рейха. Неужели вы не
понимаете, что поработали сейчас на красных, внушая им мысль о том, будто бы в
Германии народ испытывает трудности? Нехорошо! — Он встал и, презрительно
вздернув плечи, отправился в свой вагон.
Пассажир стал растерянно убеждать Вайса. что он очень хороший немец, настоящий
немец и член национал-социалистической партии, что он готов принять все
замечания и чем угодно искупить свою вину, даже выбросить покупки, это только
ошибка и ничего более... Он так волновался, так сильно переживал обвинение,
брошенное ему Бруно, что Иоганн, сжалившись, посоветовал толстяку не придавать
особо большого значения сделанному ему замечанию: ведь он не исключение, все
пассажиры поступали так же, но, если он потом обратит внимание немецких властей
на недостойное поведение репатриантов, это снимет обвинение с него самого.
Толстяк горячо поблагодарил Вайса за ценный совет. И потом всю дорогу
посматривал на него преданно, с благодарностью.
На пограничной станции пассажирам предложили проследовать в таможенный зал для
прохождения необходимых формальностей. Таможенники осматривали вещи бегло,
иногда только спрашивали, что лежит в чемоданах. И все же пассажиры нервничали,
это выражалось в их чрезмерной предупредительности, ненужной готовности показать
все, что у них было, и даже в никчемных попытках объяснить, что уезжают они в
Германию не по политическим мотивам, а из желания навестить родственников, с
которыми давно не видались.
Папке, несмотря на возражения таможенника, вывалил на обитую линолеумом стойку
все вещи из саквояжа Вайса и объявил, что везет только самое необходимое, потому
что не уверен в том, что Германия станет его родиной: ведь настоящая его родина
— Латвия, где у него много друзей — латышей и евреев, которые дороги его сердцу.
Таможенник, не притрагиваясь к вещам и глядя поверх головы Папке, попросил
сложить все обратно в саквояж. Папке поджал губы, будто ему нанесли обиду, но
лицо его вытянулось, когда таможенник попросил открыть кожаный чемодан.
Рядом с Папке стоял Бруно. Корзину его вывалили на стойку, и таможенник
тщательно просматривал каждую вещь, откладывая в сторону бумаги и фотопленку,
уложенную в аптекарские фарфоровые баночки.
Бруно, увидев в руках пограничника книгу, на переплете которой значилось
"Учебник истории", хотя в действительности под переплетом было нечто совсем
другое, сказал громко, вызывающе:
— Если б я пытался привезти книгу фюрера, но я ее увожу, увожу туда, где слова
фюрера живут в сердце каждого. — И, оборотившись к Папке, спросил его, в надежде
на поддержку: — Это же нелепо — полагать, что подобная литература может
считаться запрещенной!
Папке отодвинулся от Бруно, сказал неприязненно:
— Оставьте меня в покое с вашим фюрером. — И посоветовал таможеннику: —
Взгляните, что у него в карманах. Эта публика любит оружие. Я не удивлюсь, если
у него на поясе висит кинжал с девизом на лезвии: "Кровь и честь". Таких
молодчиков не следует пускать в Германию.
— Ах, так! — яростно воскликнул Бруно. — Это вас не следует пускать в Германию!
И если пускать, то только для того, чтобы посадить там за решетку.
— Граждане! — строго произнес таможенник. — Прошу соблюдать тишину и не мешать
работе.
Иоганн поставил чемодан на стойку, вынул сигарету и, подойдя к Папке, вежливо
попросил:
— Позвольте...
Папке протянул свою папиросу. Наклоняясь, чтобы прикурить, Вайс прошептал:
— Ключ от вашего чемодана?
Папке отстранился, лицо его на мгновение потемнело. Но тут же приняло
приветливое выражение. Он громко проговорил:
— Молодой человек, я вам сделаю маленький подарок, нельзя же курильщику
путешествовать без спичек. — Полез в карман и положил в руку Вайсу связку ключей
в замшевом мешочке.
— Благодарю вас, — сказал Иоганн. — Вы очень любезны.
Открыв чемодан, Иоганн опустил глаза, глядя, как руки таможенника небрежно
перебирают лежащие там вещи.
Таможенник спросил, не везет ли он что-либо недозволенное.
Вайс отрицательно покачал головой. Таможенник перешел к другому пассажиру,
сказав Вайсу:
— Можете взять ваш чемодан.
После досмотра репатрианты перешли на другой перрон, где их ждал состав из
немецких вагонов. Пограничники раздавали пассажирам их документы, взятые ранее
для проверки. Вручая документы, офицер-пограничник механически вежливо говорил
каждому по-немецки: "Приятного путешествия!" — и брал под козырек.
Офицер-пограничник был ровесником Иоганна и чем-то походил на него — сероглазый,
с прямым носом, чистым высоким лбом и строгой линией рта, статный, подобранный,
с небольшими кистями рук. Бросив на Иоганна безразличный взгляд и сверив таким
образом с оригиналом фотографию на документе рейха, пограничник, аккуратно
сложив, протянул Вайсу бумаги, козырнул, пожелал ему, как и другим, приятного
путешествия и перешел к следующему пассажиру. На лице его сохранялось все то же
выражение служебной любезности, за которой чувствовалось, однако, как чужды ему,
молодому советскому парню в военной форме, все эти люди, и вместе с тем было
видно, что он знает о них такое, что ему одному положено знать.
В мягком купейном вагоне этот офицер-пограничник подошел к Папке и, тщательно и
четко выговаривая немецкие слова, попросил извинения за беспокойство, но он
вынужден просить Папке пройти вместе с ним в здание вокзала для выяснения
некоторых формальностей, которые, видимо из-за канцелярской ошибки, не были
полностью соблюдены в документах Папке.
И Папке встал и покорно пошел впереди пограничника на перрон.
Из другого вагона вышел Бруно, так же, как и Папке, в сопровождении военных. Он
возбужденно спорил и пытался взять из рук пограничника свою корзину.
Когда Бруно поравнялся с Папке, он почтительно раскланялся, приподняв свою
тирольскую шляпу с игривым перышком, и воскликнул патетически:
— Это же насилие над личностью! Я буду протестовать!.. — Обратился к
офицеру-пограничнику, простирая длани в сторону Папке: — Уважаемый общественный
деятель, известное лицо! И вдруг... — Он в отчаянии развел руками.
— Не надо шуметь, — серьезно предупредил пограничник.
— А я буду шуметь, буду! — не унимался Бруно. Улыбаясь Папке, попросил: — Я
рассчитываю, вы не откажете подтвердить здешним властям, что я человек лояльный,
и если в моих вещах нашли предметы, не рекомендованные для вывоза за границу, то
только потому, что я просто не был осведомлен. Не знал, что можно вывозить, а
что нельзя.
Через некоторое время Папке с расстроенным лицом вернулся в вагон, в руке он
держал кожаный чемодан.
Эшелон с репатриантами вошел в пограничную зону и остановился. По обе стороны
железнодорожного полотна тянулась, уходя за горизонт, черная полоса вспаханной
земли.