Он
хотел остановиться, чтобы вытереть грязь, но майор не позволил: боялся
оторваться от бронетранспортера.
Глубокой ночью, когда до Варшавы оставалось не больше тридцати километров,
Штейнглиц приказал Иоганну свернуть с шоссе. Подъехали к каким-то зданиям, —
очевидно, раньше это было поместье, — обнесенным высоким забором и двойным рядом
колючей проволоки. Прожекторы на сторожевых вышках, установленных по углам
забора, заливали все вокруг ослепительным мертвенным светом. У ворот их
задержали. Охрана очень тщательно проверила документы майора и пропустила машину
только после того, как караульный офицер по телефону получил на это разрешение.
Во дворе Штейнглица встретили люди в штатском. Он почтительно откозырял, и они
все вместе ушли. Иоганну отвели койку в общежитии невдалеке от гаража, где
стояло множество новых машин лучших немецких марок.
Это расположение, загадочное, уединенное, внешне напоминавшее и тюрьму и лагерь,
не было ни тюрьмой, ни концлагерем. Но здесь были сконцентрированы самые
совершенные средства охраны; ток высокого напряжения, включенный в ограду из
колючей проволоки, трубчатые спирали Бруно, система металлических мачт с
прожекторами, позволяющая в любое мгновение залить беспощадным светом всю бывшую
помещичью усадьбу или осветить любой ее уголок, и незримые лучевые барьеры,
отмечающие с помощью вспышек сигнальных ламп каждого, кто входил в здание или
выходил из него, и все собранные здесь достижения человеческой мысли точно и
слаженно служили одной цели: намертво отрезать этот кусок земли от внешнего
мира.
Только солдаты охранного подразделения носили военную форму. Те, кому они
подчинялись, кто властвовал здесь, были в штатском, и только по степени
почтительности, проявляемой к этим штатским, можно было определить, как высока
должность, которую они занимают. Ни один из них не скрывал своей военной
выправки и права командовать другими, такими же штатскими, отличавшимися лишь
более щегольской выправкой. Подчиненные штатские напоминали узников, добровольно
заточивших себя в каменных флигелях. Они были заняты весь день и лишь после
обеда, а некоторые только после ужина прогуливались по каменным плитам
внутреннего дворика, отделяющего эти флигели от хозяйственных зданий.
Те же из штатских, кто имел право общаться с внешним миром, подвергались при
выездах проверке нескольких патрульных постов. Эти посты обслуживало специальное
подразделение СС, которому, по— видимому, и была поручена внешняя охрана.
Очевидно, эсэсовцы не подчинялись властям расположения, так как бесцеремонно
освещали фонарями лица пассажиров любой выезжающей или въезжающей машины,
забирали документы, уносили в комендатуру для проверки и не торопились их
вернуть. А когда возвращали, даже если проверенный оказывался весьма
высокопоставленным лицом, козыряли небрежно и независимо.
Свободное передвижение Вайса по территории было крайне ограниченно:
хозяйственные постройки, плац, вымощенный булыжником, — и все.
Он не имел права переступать за пределы этой черты. Незримые границы сторожила
внутренняя охрана; у каждого пистолет, граната в брезентовом мешочке, автомат.
Для чего все это, Иоганн пока не мог выяснить.
Все тут держались нелюдимо. Иоганну казалось, что его окружают глухонемые. Даже
общаясь между собой, эти люди, приученные к молчанию, охотнее прибегали к мимике
и жестикуляции, чем к простым человеческим словам.
В гараже лежала целая стопа железных номерных знаков — после каждого длительного
выезда номер на машине меняли. Несколько раз Иоганн видел, как перекрашивали
почти новые машины. У трех легковых стекла были пуленепроницаемые, у двух —
такие, что сквозь них не рассмотришь внутренность кузова, за исключением,
конечно, ветрового стекла.
У трех легковых стекла были пуленепроницаемые, у двух —
такие, что сквозь них не рассмотришь внутренность кузова, за исключением,
конечно, ветрового стекла.
Ел Вайс в столовой, вместе с теми, кто, как и он, не имел права выходить за
пределы незримой границы. Система питания построена была на самообслуживании.
Ели подолгу и много, молча, не проявляя никакого интереса друг к другу.
Несколько девиц с мужскими повадками из подразделения вспомогательной службы,
такие же вымуштрованные, как и все здесь. с сытыми, равнодушными лицами не
оживляли общей унылой картины. Когда какую-нибудь из них тискали за столом,
девица, не меняясь в лице, спокойно, как лошадь в стойле, продолжала есть. А
если это мешало поглощать пищу, она так же молча, с силой отталкивала ухажера.
За ужином давали шнапс, иногда пиво, и можно было сыграть в кости на свою
порцию. И если кто-нибудь уступал выпивку девице и та принимала ее, вокруг
начинали хихикать и поздравлять расщедрившегося со свадебным удовольствием.
Но и этого развлечения хватало на минуту, не больше, а потом все снова смолкали
и не обращали уже никакого внимания на пару, которую только что грубо
вышучивали.
Прошло много дней, а майор Штейнглиц не давал о себе знать. Жизнь в этом
странном заточении изнуряла Иоганна своим тупым, бессмысленным однообразием. Он
даже не мог выяснить, что это за соединение, кто его обслуживает, чем здесь
занимаются люди.
Как-то в кухне испортился электромотор, вращающий мясорубку. Иоганн вызвался
починить его и починил. Повар кивнул головой — и все. Ни одного слова ни от
одного из окружающих не услышал Иоганн, хотя работал на кухне больше трех часов,
а народу здесь было достаточно. И когда он помогал механику гаража, тот охотно
принимал его услуги, но благодарил тем же молчаливым кивком.
Одиночество, бездеятельность, бессмысленность пребывания тут делали его жизнь
все невыносимей.
А Штейнглиц то ли забыл о существовании Вайса, то ли навечно сдал его в эту
часть — ни у кого нельзя было ничего выведать.
Каждое утро в отгороженный колючей проволокой загон приходил дрессировщик собак
со своим подручным.
Толстый, коротконогий, с мясистыми плечами, дрессировщик в одной руке держал
плеть, а в другой — палку с кожаной петлей на конце. Одет он был в белый свитер,
кожаную коричневую жилетку, замшевые залоснившиеся шорты, толстые шерстяные
носки, бутсы на шипах и тирольскую шляпу со множеством значков.
Лицо холеное, профессорское, всегда чисто выбрито.
Что за человек подручный, понять было трудно. Настоящее живое чучело. Стеганый
брезентовый комбинезон с проволочной маской фехтовальщика на лице. Шея, словно
колбасными кругами, обмотана брезентовым шлангом, набитым опилками. Низ живота
защищен фартуком, выкроенным из автомобильного баллона, поверх фартука —
брезентовый плоский мешок.
Дрессировка была незамысловатой. Пока подручный шел по ровной линии, собаки
покорно сидели у ног дрессировщика. Стоило подручному сделать резкое движение в
сторону, как собаки бросались на это живое чучело и начинали рвать круги шланга,
набитые опилками, и висящий на фартуке, защищающем низ живота, брезентовый
мешок.
Если собаки сбивали подручного с ног и, не обращая внимания на команду,
продолжали рвать, дрессировщик разгонял их ударами плети, а самому свирепому псу
накидывал на голову кожаную петлю, прикрепленную к палке, и оттаскивал в
сторону.
Дрессировщик и его подручный никогда не разговаривали. Команда подавалась
собакам не словами, а свистком.
Однажды, когда подручный завизжал от боли, дрессировщик, против обыкновения, не
сразу разогнал озверевших псов, а выждал некоторое время и, после того как они
разбежались, ударил, тщательно примерившись, поваленного на землю окровавленного
человека тупым носком бутса.