— И какой он?
— Знаете, такой заботливый. Заболел индюк из Голландии, так он приказал оттуда
прислать ему специального ветеринара-орнитолога. И тот вылечил.
— Вам хорошо платили на ферме?
Ефрейторша сказала задумчиво:
— Отец под рождество унес с фермы несколько горстей орехов, которыми
откармливают индюшек. Он хотел их завернуть в серебряную бумагу и повесить на
елку.
— И что же?
— Мы встречали рождество без отца. Его избил управляющий и запер в сарае на все
дни рождества. — Произнесла с надеждой: — Надеюсь, в генерал-губернаторстве мне
дадут землю, и тогда мы с отцом заведем свою птицеферму.
— Вы на это рассчитываете?
— А как же! Я член национал социалистической партии, вступила еще до того, как
мы стали хозяевами в Европе. Каждый из нас получит свой кусок. — Зевнула,
осведомилась лениво: — Так как, угостить шнапсом? — Вайс ничего не ответил. —
Если вы стесняетесь, можно пойти ко мне. — Заметила одобрительно: — Вы хороший
мастер. — И тут же добавила, — Но сейчас это не имеет значения. Германия
располагает таким количеством рабочих рук со всех своих новых территорий, что
надо уметь только ими командовать — и все.
— Да, — сказал Иоганн, — мы, немцы, — нация господ. Ваш отец почему-то забыл об
этом, когда брал орехи, предназначенные на корм для индюшек.
Ефрейторша возразила простодушно:
— Но скоро он сможет сам так же наказывать батраков, когда у нас будет своя
птицеферма.
— А если начнется война с Россией?
Ефрейторша задумалась, потом сказала:
— Все-таки я хотела бы получить свой кусок земли не там, а здесь, в
генерал-губернаторстве.
— Почему?
— В России суровые зимы, и надо сильно утеплять птичники, это лишние расходы. —
Вытянув ноги в блестящих чулках и глядя на них озабоченно, спросила: — Вы не
находите, что они у меня красивые и полные, как у настоящей дамы? Так мне многие
говорят. — Сказала задумчиво: — А когда я работала на ферме, были, как палки,
сухие, ровные снизу доверху.
— Да, — согласился Иоганн, — здесь неплохо кормят.
Расстался он с ефрейторшей почти дружески. На прощание она сказала ему
сочувственно:
— Я знала тут еще таких парней, как вы. Они не могут. Говорят, это от сильных
нервных переживаний после особых заданий.
— Нет, — усмехнулся Иоганн, — что касается меня, то я не нервный, не замечал за
собой ничего такого.
— Это потому, — сказала ефрейторша, — что вам не приходилось быть агентом.
— Да, — согласился Иоганн, — не приходилось. Не всем же быть исключительными
храбрецами. Только вот жаль, что они кое-что теряют после этого и не могут потом
обзавестись потомством.
Тема разговора, видимо, сильно занимала ефрейторшу. Она заметно оживилась.
— Мне один эсэсовский офицер доверительно рассказал, что Герда Борман, супруга
рейслейтера Мартина Бормана, собирается обратиться ко всем женщинам Германии с
призывом разрешить своим мужьям многоженство и даже сама написала проект закона.
И вручила мужу личную доверенность, разрешающую ему иметь трех жен с
обязательством посещать каждую семью раз в неделю.
— Ну, это так, выдумка, — усомнился Вайс.
— Честное слово, это правда. — поклялась ефрейторша и добавила серьезно: — И это
очень патриотично со стороны немецких женщин. Мы же должны помочь фюреру
заселить новые территории немцами. И нас должно быть на земле больше, чем всех
других народов.
Это же ясно.
— Ну ладно, пусть так, — согласился Вайс, укладывая инструмент в брезентовую
сумку. Щелкнул выключателем. Спирали в жаровне, накаляясь, источали сухой жар,
пахнущий горячим металлом.
Иногда по вечерам Иоганн помогал аккумуляторщику Паулю Рейсу перебирать, мыть,
очищать свинцовые пластины от осадков окиси, и тогда они беседовали.
Пауль родом из Баварии, отец его — владелец небольшой бондарной мастерской, где
изготовлялись не только бочки, но и резные деревянные раскрашенные кубки для
пива.
Пауль толст, весел, добродушен. Он показал Вайсу значки, которые получил,
выигрывая не однажды первенство на пивных турнирах. Объяснил:
— Хотя это вредно отражалось потом на здоровье, зато лучшей рекламы для
бондарной мастерской не придумаешь.
В 1938 году в дни 9-10 ноября по всей Третьей империи прокатилась кроваво-черная
волна еврейских погромов. Пауль в те дни приютил в мастерской семью врача
Зальцмана, который некогда спас ему жизнь, сделав смелую и, главное, бесплатную
операцию, когда Пауль умирал от заворота кишок. Кто-то донес на Пауля.
Он был членом национал-социалистской партии. Предали суду чести. Исключили,
сослали в трудовые лагеря.
Пауль говорил, обиженно оттопыривая пухлые губы:
— На суде чести я утверждал, что мной руководили только деловые побуждения. Я
считал: мой долг Зальцману не меньше пятисот марок. Это большая сумма. Отказать
Зальцману в убежище означало бы, что я решил таким образом отделаться от
кредитора. Это могло подорвать доверие к отцовской фирме.
— В самом деле?
— Безусловно. Многие отделывались от своих кредиторов тем, что доносили о них
что-нибудь в гестапо.
— Доносили только на евреев?
— Если бы! На всех, кому не хотелось возвращать долги. — Сказал с гордостью: — В
нашем роду Рейсов все были бондари, а трое наших предков — цеховые знаменосцы. И
никто из Рейсов никогда не совершал коммерчески бесчестных поступков.
— Значит, если бы вы не были должны врачу деньги, то и не подумали бы его
прятать?
Пауль сказал уклончиво:
— Нас двое братьев — я и Густав. Густав старший. Он учитель. Когда отец понял, в
какую сторону дует ветер, он приказал одному из нас стать наци. Я младший,
холостой. Пришлось подчиниться.
— Это что ж, вроде как в старые времена отдавали в рекруты?
— Не совсем так, — возразил Пауль. — Среди нашей молодежи я пользовался
спортивной славой.
— Ты спортсмен?
Пауль напомнил:
— Я же тебе показывал значки. Наше спортивное объединение содержалось на
средства богатейших пивоваров. Они с самого начала оказали поддержку фюреру,
когда он еще не был фюрером. А ты что думал, только Круппы открывали ему кредит?
— Ну а при чем здесь ты?
— Как при чем? Я же известный спортсмен. Имею кое-какое влияние. И если я наци,
значит, выигрывают наци.
— На пивных турнирах?
— Они у нас приобрели после этого характер политических митингов.
— Ах. так?
— А ты что думал? Фюреру нужны преданные люди. Но не в рабочих же пивных их надо
было искать, так я полагаю.
— Ты хочешь сказать, что рабочие не поддержат фюрера?
— Я так не говорил, — забеспокоился Пауль. — Ты сам понимаешь, Германия — это
фюрер. — Помедлив, сказал, хитро сощурясь: — У нас в мастерской до прихода
фюрера к власти работали по девять часов, а потом стали работать по двенадцать
часов за те же деньги. — Закончил назидательно: — Народ обязан нести жертвы во
имя исторических целей рейха.