Были и другие несправедливости, с которыми Луизе приходилось мириться. Если на Перкинсов Эвартсы смотрели просто пренебрежительно, то Луизу Сандерс они презирали. «Для нас она была типичной румяной актриской, охотницей на скальпы и любительницей мужчин. Она была последней, на ком Макс, как нам казалось, должен был жениться», – заявил как-то раз один из них. Мужчинам она нравилась, но все эти пуританки неизменно следили за каждым шагом Луизы – так, будто ждали от нее какой-нибудь странной выходки.
Но вообще, Луиза была более светской дамой, чем все Эвартсы, и куда более добросердечной. Виндзорский клан называл ее поведение «высокомерным». Их возмущало, что у нее богатый отец и что он позволяет ей бросать деньги на ветер. Макса всю жизнь учили, что заработанное стоит больше, чем подаренное. Луиза могла проявлять легкомыслие, а Макс всегда был столпом благоразумия. Но стоило матери Макса выразить неудовольствие Луизой как хозяйкой, Макс тут же возражал:
– Мамуля, я женился, потому что искал себе спутницу, а не домработницу!
Луиза заботилась о дочерях, но иногда казалась довольно отстраненной матерью. Она все еще сохранила амбиции о чем-то возвышенном, большем, чем сидение дома и воспитание детей. Когда она не писала детские пьесы, то занималась любительскими постановками или меняла обстановку их дома. На заре брака Макс написал Вану Вику Бруксу: «Луиза может сделать так, что любая хибара будет выглядеть лучше, чем дворец».
Не было любви сильнее, чем та, которую Макс питал к своим дочерям. Они были очень близки. Он читал им каждый вечер, и, начав с детской поэзии, с годами, по мере того как они становились старше, подбирался к более сложным произведениям девятнадцатого века.
Перкинс внушил старшей дочери Берте такую огромную любовь к куртуазным романам, что она долгие годы хотела вырасти и стать рыцарем. Макс даже купил ей игрушечный меч и доспехи, чтобы она могла тренироваться. Когда Зиппи сказала, что ей хотелось бы увидеть горящий дом, он нашел один из старых кукольных домиков, набил его бумагой и поджег. Вид огня, вырывающегося из окон и закрывающего крышу, приносил девочке удовольствие.
Зимой он надевал вязаный шлем-балаклаву, который закрывал почти все его лицо, и отправлялся кататься на санях с длинных, укутанных снегом холмов вместе с Пегги.
«Дядя Макс придумывал кучу разных строгих правил для своих дочек, но никогда их не применял», – говорила одна из его племянниц.
Всякий раз, когда Макс по каким-либо причинам покидал семью, даже если и находился не далее своего кабинета в офисе, чувствовал себя подавленным и справлялся с этим с помощью писем. Он настаивал на том, чтобы его верный секретарь Ирма Викофф приходила на работу на праздники, чтобы напечатать искусно иллюстрированные Максом валентинки. Когда его семья была в Виндзоре, он старался писать каждую ночь, по крайней мере, хотя бы одной из дочерей. Иногда его письма наполнялись сказками и превращались в настоящие литературные произведения. В них он всегда старался воплотить любовь, которую поймет любой ребенок. Однажды он написал Зиппи:
«Ни один папа не может по-настоящему веселиться без своих детей. Пожалуй, ему не стоит и пытаться. Куда бы он ни пошел, он все время думает: “Да, это было бы здорово, если бы только мои девочки были здесь, но какой во всем этом толк, если они так далеко?”» Он постоянно думал о них. Он мог разглядывать красивые статуи или еще что-нибудь, но при этом все, что он видел, – это то, как его девочки веселятся без него. Где-то очень далеко. А потом он получал их письма – и чувствовал себя счастливым. Летом Перкинс навещал своих родных, отдыхающих в Виндзоре так часто, как только мог. И всегда возвращался из Рая обновленным, готовым увидеть новую кипу бумаг на своем столе.
IV
Расцвет
Летом 1920 года, вскоре после того как Максвелл Перкинс представил Ф.
Скотта Фицджеральда Вану Вику Бруксу, Эдмунд Уилсон, один из приятелей Фицджеральда по Принстону, описал воображаемую беседу для газеты «New Republic» между новым другом Перкинса и старым, описал встречу двух самых знаменитых литературных умов современности. В своей работе Уилсон предположил, что Фицджеральд признал бы Брукса «самым лучшим писателем [американской литературы]», а затем сказал бы ему:
– Конечно, было много других писателей, творивших до выхода «По эту сторону рая», но младшее поколение до этого еще никогда не чувствовало себя так неловко. Это же касается и общества в целом. Как они пишут в рекламе, я – человек, заставивший младшее поколение Америки чувствовать себя неловко.
Позже Брукс заметил по этому поводу:
«Стоило только появиться на свет урожаю новых молодых писателей вроде вас и пожать первые плоды своего успеха, как все издатели, редакторы и журналисты тут же решили использовать их и пустить в оборот. И в результате требований в отношении “молодых” писателей стало больше, чем самих писателей». Скрайбнеры сопротивлялись этой моде. Чарльз не хотел превращать издательский дом в целлюлозную фабрику и штамповать дрянную беллетристику, которая могла бы подорвать репутацию ответственного издательства, которую они поддерживали вот уже семьдесят пять лет. Но хотя Максвелл Перкинс уважал стандарты компании, он был готов рискнуть и поэтому изучал деятельность новых авторов со всех концов страны.
Результатом этого «крестового похода» Перкинса стала замена избитой литературы в каталоге Scribners новой и, как ему хотелось верить, более надежной. Начав с Фицджеральда и продвигаясь дальше с каждым новым автором, он постепенно менял традиционное представление о работе редактора. Он искал авторов, которые пусть и не были так уж «надежны» в плане стиля и содержания своих текстов, но осмеливались говорить новое о новых ценностях послевоенного мира. Таким образом, как редактор он сделал больше, чем просто отразил стандарты своей эпохи. Он сознательно влиял на них и менял их благодаря новым, опубликованным им талантам.
В свой первый год в роли издаваемого автора Фицджеральд записал на страницах гроссбуха: «Брак и разгул. Награды по итогам года. Это самый счастливый год с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать». К августу 1920 года его второй роман, позднее названный «Полет ракеты», уже готовился к выходу. Он освещал жизнь Энтони Пэтча в период между его двадцатипятии тридцатитрехлетием, с 1913 по 1921 годы.
«Он один из многих, обладающих страстью и слабостью артиста, но при этом фактически лишенный вдохновения. В истории говорится о том, как он и его прекрасная юная супруга терпят бедствие, налетев на отмель банкротства. Звучит довольно убого, но я уверен, что книга произведет фурор и не разочарует критиков, которым уже понравился мой первый роман», – объяснил Скотт Чарльзу Скрайбнеру.
Через шесть месяцев после публикации «По эту сторону рая» Фицджеральд так и не получил никаких отчислений от продаж. Он терял терпение, ведь в этом бизнесе было принято отправлять автору ведомость каждые шесть месяцев и чек – через четыре месяца после этого. Скотт вспомнил предложение Перкинса просить у них деньги, когда ему будет необходимо, и действительно попросил тысячу пятьсот долларов, аргументируя это тем, что его невесте нужна меховая шуба. Перкинс отправил деньги незамедлительно, сообщив также, что «По эту сторону рая» продана тиражом почти в тридцать пять тысяч экземпляров за первые семь месяцев. Фицджеральд, ожидавший, что продажи перевалят за отметку в сорок тысяч, потратил деньги еще до того, как они поступили. К концу года он получил приблизительно пять тысяч долларов. Скоро он потерял счет запросам и в следующий раз, когда ему были нужны деньги, просто спрашивал: «Это можно устроить?» Он тратил всю наличность и кредиты настолько быстро, что остаток жизни провел, возмещая это.