– Сколько времени ты оставался с ней на понтоне сегодня? Сколько играл вчера с ней в теннис? Я твоя жена! Я, не она. Мне нужно напоминать тебе об этом?
– Вообще-то я не хотел, чтобы она приезжала!
– Я пригласила ее, потому что мне было одиноко. Потому что никто из твоих чертовых друзей даже не удосужился меня проведать! Она единственная, кто болел коклюшем.
– Чушь! Я не знаю, зачем ты все это затеяла, Хэш! Это бессмысленно.
Хэдли мутит: Эрнест прав, это бессмысленно. Зачем нужно было приглашать любовницу сюда, если они собирались тут начать все заново? Что за идиотская стратегия – свести вместе троих, чтобы воссоединилась пара!
Эрнест сидит на подушках, надавив пальцами на веки и прижав колено к груди.
– Ты сама испортила весь отпуск, – говорит он, не открывая глаз. – Я дал себе слово держаться от нее подальше, а ты пригласила ее в Антиб.
– Ох, посмотрите, какой он благородный, наш Эрнест! Какой он храбрый! Какое взвешенное, мужское решение – дать себе слово держаться от нее подальше. Вместо того чтобы разобраться со всем раз и навсегда! – Хэдли хочется запустить ему в голову щеткой для волос. – Ты не хотел видеть ее здесь, потому что любишь ее. Потому что все это чертовски сложно.
Ни слова в ответ.
– Ради бога, будь мужчиной. Может, поэтому я и пригласила ее – чтобы ты смог сказать мне, что любишь ее. Теперь ты можешь оставить меня и жить с ней, и каждый из нас сможет самостоятельно строить свою жалкую маленькую жизнь! Ты ее любишь?
Теперь, когда страшные слова наконец произнесены, повисает тишина. Они стоят лицом к лицу и пристально смотрят друг на друга. Хэдли не отпускает щетку. Закатное солнце сочится сквозь жалюзи, внизу уныло хлопает ставень.
Эрнест тоскливо смотрит в потолок.
– Боже мой, ты же знаешь, как мне тяжело, – произносит он, будто это ответ на ее вопрос.
– И мне. Но разница между нами в том, что ты этим наслаждаешься.
– Как же я все это ненавижу, – произносит он, нежно глядя ей в глаза. – Ненавижу!
– Лжец. Ты этим упиваешься. Для тебя вся эта история – всего лишь материал. Ты создал свой собственный ад, и намереваешься в нем жить, и меня заставляешь жить в этом аду. Я хочу домой, – голос Хэдли смягчается, – с тобой и Бамби. В Париж. И я хочу пить тавель, обедать в нашем любимом кафе и гулять вдоль реки. – Хэдли кладет щетку на туалетный столик. Она не имеет привычки швыряться в людей вещами. И ни за что бы этого не сделала. Тем более в него. В любимого Эрнеста. – Беда в том, что я не знаю, хочешь ли этого ты. Хочешь ли этим заниматься и дальше вместе со мной.
– Конечно, хочу.
– Но ведь ты хочешь и ее тоже.
Хэдли сидит у туалетного столика, заставленного духами, грани хрустальных флаконов играют на солнце, пробки пахнут чем-то старинным.
– Мы ведем себя чудовищно. Это лето стало для нас сущим кошмаром. – Больше всего на свете Хэдли хочется закрыть глаза и погрузиться в забытье, не думать, как легко позволила она этой женщине украсть ее мужа. Как весь прошлый год позволяла им влюбляться друг в друга со всем пылом юности. Почему она была такой бесхребетной? Почему ничего не предприняла раньше? – Я больше так не могу.
– Разве нельзя просто оставить все как есть? – Голос у него равнодушный, слова явно неискренние.
– Ты должен принять решение. – Хэдли как будто слышит и видит себя со стороны – в зеркале отражается брошенная женщина, жалкое, заплаканное лицо. – Если ты хочешь остаться с Файф, я пойму. Я понимаю, что она очень сильно в тебя влюблена. Я не знаю, влюблен ли ты в нее или тебе просто льстят ее чувства.
Я не знаю, влюблен ли ты в нее или тебе просто льстят ее чувства. Но до исхода завтрашнего дня я хочу знать, останешься ли ты со мной или уйдешь к ней. Но больше в таком положении никто из нас находиться не может – включая твою любовницу.
Эрнест кивает. Хэдли, присев к нему на кровать, слышит вздох. Эрнест рывком притягивает ее к себе: еще одно из объятий, которыми так богаты эти сумасшедшие каникулы. Его запах, его тепло. Сердце разрывается!
– Нет! – жестко произносит она и, высвободившись, спускается вниз по лестнице глотнуть воздуха.
Хэдли закрепляет прищепками болтающийся на веревке купальный костюм Эрнеста. Купальник Файф уже там – длинный, черный и сырой. Все три купальника непристойно набухли в нижней части, и оттуда на терракотовую плитку капает вода. Слышно, как Файф напевает наверху, наряжаясь к вечеринке, которую сегодня устраивают на вилле «Америка».
Хэдли никак не удавалось отыскать подругу, с которой она пришла на вечеринку. Коктейль попался какой-то очень пьяный, но ей непременно хотелось допить его, прежде чем кто-нибудь пригласит ее на танец. Может, в него добавили кукурузный самогон: точно, сивухой отдает – интересно, где его достали? На сухой закон компании, похоже, плевать.
Хэдли старалась не вглядываться в публику на импровизированном танцполе между диванами. Она даже толком не знала, как называется этот танец, но порядочной девушке не подобает жадно глазеть на пары, пытаясь привлечь к себе внимание. Когда Хэдли наконец добралась до пианино, то услышала, что с другой стороны рояля к ней обращается мужчина.
– Простите? – переспросила она, не разобрав его слов.
– Я спросил, могу ли вас угостить?
– Спасибо, мне хватает. – Хэдли приподняла свой стакан.
– Мы ведь незнакомы? – Обойдя рояль, он приблизился к ней.
– Хэдли, – протянула она руку.
– Это имя или фамилия?
– Имя. Меня так назвали в честь бабушки, это была ее девичья фамилия.
– А я Эрнест.
– Эрнест – значит «серьезный»?
Он вздрогнул. Надо же было сморозить такую глупость!
– Терпеть не могу свое имя!
– Напрасно. А как дальше?
– Хемингуэй.
– Эрнест Хемингуэй. Звучит мужественно.
Танцующие уже разбрелись по углам, и молодой человек во фраке принялся перебирать пластинки. Была уже почти полночь, но Хэдли не ощущала ни малейшей усталости, даже несмотря на долгую поездку на поезде из самого Сент-Луиса. В комнате было душно, стекла запотели, и некоторые мужчины ослабили свои «бабочки». Многие закурили, даже кое-кто из дам. Парень во фраке поставил наконец медленную мелодию, и одна пара заскользила в танце. То, как они держались друг за друга – нежно, но не крепко, – подсказывало, что они скорее друзья, чем любовники.
– Ой! – вдруг заметила Хэдли. – Он же без ботинок.
– Это сок-хоп. Модная новинка со Среднего Запада.
Еще какое-то время они понаблюдали за парой.
– Мужчину всегда можно оценить по его обуви, – сказал Хемингуэй.
– Но на этом ее нет вовсе.
– Вот именно.
Они двинулись к бару. В какой-то момент Хэдли потеряла равновесие, и Эрнест слегка придержал ее за бедра.
– Наверное, вам не стоит больше пить, – ухмыльнулся он.
Хэдли слышала, что на таких вечеринках люди иногда выходят на крышу. Может, этот Эрнест Хемингуэй предложит ей отправиться туда – он выглядел могучим, как мясник. И почему такой мужчина, как он, разговаривает с такой женщиной, как она?
– Сколько вам лет? – спросила Хэдли.