Феликс густо покраснел. Это случалось редко. И даже шло ему.
Катберт встал.
— М-да. Пойду-ка я погуляю вокруг террасы… — К его удивлению, Планкветт последовал за ним, усевшись на плечо. — Море… — проговорил Катберт, глядя вдаль, за мыс Огненных Холмов. Уходя, он слышал, как закипает Феликс и как Артия хранит ледяное спокойствие.
Планкветт тихонько ворковал, словно успокаивая своего спутника. Видимо, он подслушал эти звуки у местных голубей.
Через некоторое время с грохотом опрокинулся стул.
Феликс вскочил, взметнулась волна белых волос.
— Никакого с ней сладу! — он подошел к Катберту и тоже устремил взгляд в море, синеющее под бирюзовым летним солнцем.
Вдалеке, едва заметный, прошел морской патруль. Он плыл на юго-восток — высматривать франкоспанских захватчиков. А на Холмах Катберт разглядел патруль ангелийских солдат, направляющийся к ближайшей сторожевой вышке.
— Нелегкие наступили времена, — заметил он.
Феликс тихо сказал:
— Что бы ни предложил Снаргейл, она не откажется. Если это означает возвращение туда. К воде, к приключениям и опасностям. Для Артии в этом дыхание жизни.
— Тогда отпустите ее.
— Отпустить?! Ха! Думаешь, я смог бы ее остановить?
— Ну… — протянул Катберт, — кому же еще это под силу, если не вам?
— Мне ее не остановить. — Глаза Феликса были полны гнева и боли. Катберт давно не заставал его таким. — Я не смогу помешать ей свернуть себе шею.
— Однажды вы уже спасли ее шею от веревки, я это своими глазами видел.
Феликс похлопал Катберта по плечу — тому, на котором не было Планкветта, — и поплелся обратно на террасу. Войдя, он обнаружил, что Артия уже ушла в дом. Планкветт оставил Глэда Катберта и полетел подбирать крошки хлеба и мяса.
Быстроходную, изящную карету мчала четверка сильных лошадей. (Артия хотела поехать верхом на Бушприте, но, взглянув на исстрадавшегося Феликса, решила отправиться в карете, как при обычных поездках в Ландон.)
Путешествие было приятным. Они пронеслись через Сенлак, место славной битвы, мимо аббатства и старинного памятника последнему ангелийскому королю, долго блуждали по полям и тропинкам, по изумрудным лесам. Остались позади Вэддлхерст и другие деревни. Когда сгустились сумерки, карета остановилась возле таверны у Семнадцати Дубов. Здесь они заночевали — и Катберт чувствовал себя намного лучше на грязном, узком, соломенном матраце, комковатом, как плохая овсянка. На заре опять отправились в путь. Миновали Кубок Сидра, Ирис-Таун, Эвлингем и Зеленый Приют. К обеду добрались до Нового Креста и ровно в два часа въехали в Ландон.
Беседы не получалось.
Феликс в ту минуту думал о своем отце Адаме, Артия — о матери Молли Фейт, первой Пиратике. Родителей уже давно не было с ними. Катберт мечтал о добром ужине, которым их угостят в Адмиралтействе в четыре часа пополудни, а еще — и он ничего не мог с собой поделать — о море. Что и говорить, чистое сумасбродство.
Однако в пасти он все-таки что-то держал.
Большую-пребольшую кость.
Не выпуская косточку из зубов, он затрусил по улице, под ногами у гуляющих джентльменов в пиратских костюмах и точно так же наряженных дам. По залитым солнцем площадям, обсаженным тенистыми деревьями, через пару изящных арок — пес твердо следовал в только ему известном направлении.
Для Свина, самого чистого пса в Ангелии, наступили счастливые времена. Год назад, вернувшись в Мэй-Фейр, чтобы откопать надежно припрятанную косточку гигантского попугая, привезенную с Острова Сокровищ, он обнаружил общественный фонтан и тщательно отмыл ее от земли. За этим занятием его заметила дама, одетая не по-пиратски.
— Смотри, Гамлет! Какая милая собачка!
Ее спутник (одетый тоже не по-пиратски, а в мундир военно-морского офицера) вгляделся в Свина с обидным сомнением.
— Неужели?
— О, Гамлет! — вскричала юная леди. — Ты же сам видишь, он просто прелесть!
— Не вижу.
— И посмотри, какая у него во рту очаровательная мясная косточка! Правда, он умница? Ты ведь умница, да, милый песик?
— Да уж, конечно, — проворчал Гамлет Элленсан, третий помощник капитана на военном корабле «Золотой клюв». — Эмма, отпусти его. Откуда тебе знать, где он валялся.
Свин, насквозь мокрый, очутился на руках у хорошенькой темноволосой дамы в желтом платье, так нежно гармонировавшем с его шерсткой. Крепко сжимая в зубах косточку, он все-таки ухитрился улыбнуться своей новой знакомой.
— Смотри, зверюга скалит зубы!
— Да нет же, Гамлет, это он смеется. Какая умненькая собачка!
Так Свин попал под крылышко к мисс Эмме Холройял.
После этого он зажил как король: ел до отвала, спал на шелковых подушках, капризничал и лениво принимал знаки внимания. Эмма исполняла каждую его прихоть, не уставала ласкать его и обожать; но сам Свин мало-помалу затосковал по прошлой жизни. В то утро какое-то внутреннее чутье подсказало ему, что грядут перемены, и он в последний раз дружески лизнул Эмму в щеку, достал из ее стола косточку (припрятанную там, пока хозяйка не видела) и направился на улицу.
Бессердечный Свин. Бедняжка Эмма. Несчастный Гамлет — какую трагедию ему придется пережить, когда он вечером зайдет в гости. А Свин тем временем, виляя хвостом, во весь опор мчался к Адмиралтейству.
Здание военно-морского ведомства располагалось в центре Ландона, на Адмиралтейской аллее. На лестнице служащий натирал до блеска серебряное весло, прикрепленное к дверям. Свин обвел взглядом каменных египтийских сфинксов, охранявших вход с обеих сторон, принял решение и с великодушным видом задрал ногу возле левого из них.
— Эй, ты! Нельзя! — завопил служащий на лестнице. Но было поздно.
Заслышав громкий крик, кто-то изнутри распахнул дверь. Свин метнулся вперед, проскользнул мимо вереницы ног в белых чулках и взбежал, взлетел, вспорхнул по лестнице. Наверху он столкнулся с еще одной толпой пиратов. Но эта компания была ему хорошо знакома. А они отлично знали его.
— Это же Свин!
— Свинтус, самый чистый пес в Ангелии!
— Где же ты пропадал на этот раз, старый перечник?
— Да уж, не бедствовал, — заключил Дирк. — Глядите, какой у него желтый бант!
* * *
Она на него сердилась. Артия не испытывала такой злости на мужа с прошлого года, со времен путешествия на Остров. Потом он ее спас, они поженились, любили друг друга — им казалось, счастью не будет конца. Но оказалось, что Феликс, несмотря на все его слова, совсем ее не понимает. А она — да, она тоже не понимает его. Он хочет оставаться на суше, а ей нужен весь мир. И что тут поделаешь?
В гневе Артия думала: «Легко ему было сочувствовать, делать вид, будто он понимает, как я скучаю по морю, и разделяет мои чувства. Легко, пока я сидела на суше и не могла ничего изменить. Но как только мне выпала возможность вернуться к прежней жизни — Феликсу это не понравилось».
Всю дорогу они молчали. Даже когда остались в своей комнате в таверне у Семнадцати Дубов. Он широко распахнул окно, выходившее в сад, окутанный ночным сумраком, и заявил:
— Вот бы это нарисовать.
А она ответила:
— Тогда оставайся и рисуй.
Они лежали, разделенные несколькими футами кровати и десятью милями взаимной обиды. Наутро она сказала:
— Пойду позавтракаю.