Подобрать подходящих людей мы поручим Яше — ему и карты в руки... Если он, конечно, не против.— И он улыбнулся своей мальшетовской улыбкой, глянув на меня.
Еще бы, я да не хотел! Меня просто распирало всего от гордости и счастья. С того момента я начал бредить этой экспедицией. Мысленно я тотчас подобрал людей: Лиза, Фома, Ефимка и, разумеется, я сам. В их согласии я не сомневался — какой же нормальный человек откажется от участия в экспедиции?
Сестра, как всегда, словно прочла мои мысли.
— А школа? — спросила она грустно.
— Можно договориться с директором и сдать выпускные экзамены осенью...
— А если так не разрешается?
— Тогда будем заканчивать заочно. Такой случай не всегда подвернется.
...Как-то сразу легла зима, и море замерзло до самого горизонта — огромная ледяная пустыня, блистающая днем на солнце и ночью при лунном озарении триллионами алмазных искр. Только темные снежные тучи, наползающие из-за моря, как лава, одни могли гасить этот ослепительный блеск.
Каждое утро, еще впотьмах, мне приходилось идти с ломом расширять замерзшую прорубь, в которой Лиза определяла температуру воды. Откровенно говоря, и эта зима была далеко не легкой — много работы, много учебников, которые надо одолеть, утомительное хождение пешком в Бурунный и обратно, к тому же морозы и ветры.
Кроме того, я ввязался в борьбу с Павлушкой Рыжовым — я упоминал о нем в начале моих записок. Целую длиннющую повесть из школьной жизни можно было бы написать о нашей борьбе с Павлушкой... Но я бы тогда, как говорится, отвлекся от своей темы. Скажу коротко: это именно я сумел добиться, что ребята категорически отказались выбирать на какую бы то ни было общественную должность Павлушку.
Учителя упорно его выдвигали (кроме нашего географа, классного руководителя Афанасия Афанасьевича— он-то его раньше всех раскусил), а мы еще упорнее давали ему отвод. Один раз произошел просто скандал. На торжественном заседании в день празднования Октябрьской революции Рыжова опять выдвинули в президиум, не поставив в известность ни одного из нас.
Павлушка, задрав нос, прошествовал на сцену — его хлебом не корми, была бы возможность поважничать. Ребята разволновались и стали кричать:
— Долой Рыжова!
Здесь же в первом ряду сидел его отец — директор рыбозавода, такой же пухлый, белесый и рыхлый, как и Павлушка. Наш школьный директор, должно быть, почувствовал себя неловко и, желая замять инцидент, хотел объявить заседание открытым. Но я встал и потребовал вывести Павлушку из президиума на том основании. что мы его не уважаем.
Это был настоящий скандал, и Рыжову-сыну пришлось уйти. Потом эту историю разбирали и на педсовете, и на бюро, и на комсомольском, и на классном собраниях. Меня вызвали на педсовет и задали вопрос: как я лично отношусь к своему товарищу и однокласснику Павлу Рыжову.
Я, не задумываясь, выпалил, что терпеть его не могу! Учителя переглянулись и спрашивают:
— За что?
Я ответил, как и думал на самом деле, что он плохой комсомолец. Что лучше быть хорошим, честным беспартийным, чем плохим комсомольцем. Плох же он тем, что краснобай. Ему ничего не стоит к месту и не к месту употреблять такие великие слова, как Родина, партия, коммунизм, космос, спутники, комсомол. Но на самом деле он не чувствует ни космоса, ни коммунизма — ничего! От частого употребления слова эти для него стерлись, как хорошая, но затасканная песня, и ровно ничего не значат. Он говорит одно, а делает другое. Вернее, он ничего не делает, а только говорит. Небось когда мы сажали пришкольный сад или вместе с ловцами-комсомольцами работали на строительстве клуба, Павлушка палец о палец не ударил. А на Первое мая вышел на трибуну «от учеников», хотя мы его не уполномочивали, и сказал:
«Мы построили клуб!»
И потом, он лицемер: перед учителями один, а перед нами совсем другой.
И, наконец, самое в нем отвратительное, что он с пеленок властолюбив и любит распоряжаться. Ну, а мы не дураки и не дадим ему такой возможности...
Афанасий Афанасьевич, который до того смотрел в пол,встал и при мне говорит:
— Очень точная характеристика. Молодец, Ефремов! Оставайся таким принципиальным навсегда.
А кое-кто из учителей рассердился, зачем он при мне это сказал. Ну, вот и все. Мы побороли!.. Только какое-то предчувствие говорит мне, что с Павлушкой нам придется бороться всю жизнь.
Приходили письма. Глеб писал Лизе — не знаю что, не читал. Мальшет — нам обоим, коротко, с «гулькин нос», и больше спрашивал, чем сообщал. С Иваном Владимировичем у них шла обширная переписка, на том же тарабарском наречии: «брекчированные доломиты гокракско-спириалисового возраста». Если это перевести на русский язык, следовало понимать, что денег на экспедицию не дают...
Приходили письма и для меня лично. Писала Марфа — дочь заслуженной артистки Оленевой. Она прислала свою фотографию. Никогда я не видел таких глаз, такого рта — какое-то совсем особенное выражение. Она неизмеримо красивее Лизы и, судя по письмам, необыкновенно умна. Увлекается плаваньем, греблей и фехтованием на рапире. Я сам сделал модель парусной шхуны (Иван Владимирович только консультировал), вроде той, что нам подарил Турышев, и послал ей на память. Яхту я назвал «Марфа» — написал масляной краской на борту.
Всю весну мы очень много с Лизой зубрили — до обалдения. Только раз и устроили себе праздник, когда вышла из печати книга Ивана Владимировича «Проблема Каспия». Выпили за круглым столом шампанского и от всей души поздравили нашего милого старика. Жаль, что не было Фомы, он охотился на тюленей. Было очень весело. Иван Владимирович подарил нам по экземпляру своей книги с автографом.
Экзамены мы выдержали успешно. Лиза на четыре и пять, я на одни пятерки. Был выпускной бал (мне почему-то взгрустнулось на этом вечере). Лиза надела наконец по назначению свое новое платье, то, серебристое в поперечную полоску. Такое точно платье есть и у Марфы...
Мы окончили десятилетку, но как-то не верилось. Значит, всё, и мы уже взрослые... А школа, как и детство, уже прошлое. Нам выдали аттестат зрелости. Теперь от нас ждали больших свершений от каждого. Потому что это была эпоха больших свершений. Шел первый год семилетки. Он начался запуском космической ракеты. В доках спешно отстраивали атомный ледокол. Турбины электростанций работали на атомном топливе. В газетах писали: «Символом нашей эпохи стали космическая ракета и окруженное орбитами электронов ядро атома». Символом нашей эпохи стал человек,
проникающий в тайны бесконечно великого. На моей родине хлебопашец или рыбак пользуются таким же уважением, как ученый-физик. Это очень хорошо! По-моему, это важнее, чем запуск ракеты.
Иногда я не спал до четырех часов, раздумывая над этими вещами. Я еще не знал, что такое бессонница, просто было интересно лежать в тишине, когда все в доме спят и в голову приходят самые странные мысли.
Глава пятая
ВЕТЕР В СНАСТЯХ
Итак, мы — взрослые. Пришла пора окончательно и верно избрать дорогу в жизни, чтоб потом с нее не сворачивать.
Лиза не колебалась, у нее давно уже было все решено и обдумано: она будет океанологом. Учиться она решила заочно, чтоб не расставаться со мной — так меня любила старшая сестра. Я тоже любил ее больше всех на свете, больше отца.
У меня дело было сложнее: как это ни странно, я еще не выбрал, кем я буду, хотя твердо знал, что моя судьба так или иначе будет связана с Каспийским морем. Очень соблазняло Бакинское мореходное училище, в котором учился Фома, он уже перешел на второй курс. В училище было четыре отделения: штурманов дальнего плавания, судовых механиков и электромехаников и судовых радистов.