Я ведь люблю вас...
Николай Зотов».
После этого в переписке наступает долгий, долгий перерыв. Не надо быть историком, чтобы понять причину перерыва.
Шел 1905 год. В Москве баррикады. По всей Сибири — карательные экспедиции. Города в огне боев. В селах — зарево от подожженных господских имений. Свирепая цензура.
Но вот опять короткая весточка летит из Москвы в Восточную Сибирь. Второе письмо от Маши. В нем больше черных лент от цензорской руки, чем мелких бисерных букв Машиного почерка. Я с волнением читаю и перечитываю это оскверненное цензором письмо.
«Дорогой мой, милый Коля!
И плакала и смеялась я, читая твое письмо. Жизнь сразу, в одно мгновение приобрела для меня новое значение. Тот «несчастный человек, одетый в серую шинель», для меня дороже всех на свете. Я ведь тоже люблю его. Давно, раньше, чем он сам подумал о любви. Где бы он ни был, как бы трудно ни жил — одно его слово, и я прибегу к нему, чтобы разделить с ним и радость и горе. Оценишь ли ты мое чувство, Коля, и не ослабла ли твоя любовь за эти тяжелые и грозные годы? Я не знаю, как и что делается у вас... (Дальше до самого конца письмо залито чернилами, и только четыре строчки сохранились.)
Папа тяжело болен. Я знаю, он уже не встанет, и оттого моя радость как бы осыпана пеплом. Да хранит тебя бог, любимый мой! Целую и жду хотя бы самой короткой весточки от тебя».
Это письмо было помечено августом 1906 года. Ответа на него, видимо, не последовало. Он, как я понял несколько позже, и не мог последовать.
Глава пятая , которая рассказывает о приключениях, случившихся с Зотовым и Величко за два года, начиная с августа 1906 года
«Жизнь в арестантских ротах стала прямо-таки невыносимой. По всему краю после событий 1905 года введено военное положение, отряды царских генералов огнем и мечом водворяют «порядок» в Сибири, наполненной бунтующими рабочими и недовольными солдатами», — писал Зотов в дневнике.
Именно тогда он и Величко решили бежать.
Проще всего было уйти в Монголию, за рубеж, или на Дальний Восток, а оттуда за границу. Наконец, в Среднюю Азию, на Кавказ. Но не будут ли они там заметнее, чем в каком-нибудь крупном городе Центральной России? И потом, ведь их побег должен стать началом прерванной учебы, а не просто средством к спокойному существованию вне казармы. Только Москва или Питер! И уж если выбирать из двух городов, то, конечно, Москва.
Они долго готовились к побегу. С трудом достали гражданскую одежду, накопили продукты. Изучили схему казачьих караулов, расписание поездов на Сибирской линии. Наметили маршрут. Однажды часов в 11 вечера вышли из казармы, чтобы уже не возвращаться.
Они успешно добрались до Красноярска и устроились на работу грузчиками в речном порту, чтобы запастись хоть какими-нибудь документами. Здесь познакомились с рабочим людом и во всех деталях узнали о революционных боях на Пресне. Сюда же вскоре стали приходить этапы заключенных, которых ссылали в северные места Сибири.
Заключенных привозили целыми эшелонами. Они шли от станции до пристани сбитыми темными колоннами, окруженные казачьим конвоем. Зотов и Величко вглядывались в лица этих людей, стараясь понять их душевное состояние. Ни тени покорности судьбе. Ни жалобы, ни стона. Надежда светилась в их глазах. Часто они пели, и в песнях их, пробиваясь сквозь печаль извечного русского мотива, звучала все та же вера в святое дело, за которое их оторвали от семей и родных мест. Как хотелось освободить этих людей!
Случай помог им вмешаться в судьбу одной партии.
Знакомый механик буксира сказал:
— Ребята, давайте сделаем доброе дело. Вы только снимите концы с кнехта, а я уведу баржу.
Они согласились. Составив план, вернулись к барже и буксиру, который лениво шлепал плицами по воде, готовясь отплыть.
Вы только снимите концы с кнехта, а я уведу баржу.
Они согласились. Составив план, вернулись к барже и буксиру, который лениво шлепал плицами по воде, готовясь отплыть. В трюме баржи плечом к плечу сидели сотни две арестованных. Один солдат стоял на палубе у сходен, другой — на берегу. Зотов прошел на баржу. Илья остановился против другого солдата. Конвой ушел в каптерку за провиантом. Величко снял с кнехта причал и бросил конец на баржу.
— Ты зачем это? — спросил солдат.
— А так, — ответил Зотов и легонько толкнул его.
Он без звука полетел в воду.
В тот же момент интеллигентный Илюша сделал ловкую подножку другому солдату, и тот, ахнув от неожиданности, оказался в реке рядом со своим товарищем. Буксир отчаянно задымил, сердито и быстро зашлепал колесами по воде. Зотов перепрыгнул на пристань, и они помчались к мастерским. К пристани уже бежали казаки. Они стреляли в воздух и по буксиру, а судно спокойно и неторопливо развернулось на стрежне и поплыло по реке.
Ночь провели у друзей, а утром их отвезли километров за десять, высадили на берег, дали записку и сказали:
— Тут один хороший человек живет на заимке. Петров по фамилии. Так вы к нему подайтесь, поживите.
На заимке они жили не одну неделю и даже не месяц, а больше года. За это время Илья Величко и Николай Зотов стали хлебопашцами.
Михайло Петров, их общий друг и хозяин, любил медовую бражку, раздольные песни, свирепую, до седьмого пота, работу и веселых и сильных, как он сам, людей. Беглецы пришлись по душе этому исконному сибиряку. Он взял их в семью, научил корчевать лес, пахать, сеять, молотить и привил горожанам святую до суеверности любовь и уважение к природе.
Зотов и Величко часто уходили на ближние сопки, садились там и молча любовались зелеными волнами нагорья, ленивыми изгибами долин и мощной силой Енисея — вечно живого и деятельного сердца Сибири.
Еще не открытый, совсем не изученный сказочно богатый мир расстилался перед ними, лишь кое-где тронутый неумелыми руками поселенца. Они смотрели на лесных богатырей в тайге, на буйные луга долин, переводили взгляд на тощие полоски редкого овса и ячменя, взлелеянные земледельцем, и им становилось жаль человека. Зотов писал:
«Как еще неумелы и слабы люди, цари природы, если они довольствуются сорока пудами зерна с десятины или собирают с этой десятины десять возов картофеля! А дикая природа, лишенная разума, но наделенная внутренней целесообразностью естественного отбора, шутя создает такие шедевры красоты и пользы, как сорокаметровые кедры, густые вейниковые луга и раскидистые черемухи, покрытые несметным числом ягод. Неужели разумный человек не видит, как немощен он в своем желании сделать природу действительно полезной для себя! А в будущем? Сможет ли он когда-нибудь создать зерновую культуру, равную по мощности вейнику, или яблоню, способную давать столь же обильные плоды, как черемуха, или расти так же широко, как кедр или сосна...»
Величко вздыхал, обводил рукой вокруг себя и начинал говорить, сдерживая вполне понятное волнение:
— Море зелени без конца и края. Безраздельное господство хлорофилла, того самого таинственного вещества, которое впитывает солнце и создает из невесомого света, углерода и воды все живое и все самое сложное на земле. Как же чудесна наша планета, покрывшая себя этим великолепным и загадочным веществом! Богатство вокруг нас! Увы, не подвластно оно еще человеку...
— ...И люди живут в нищете, пользуются только крошками со стола природы, — продолжал Зотов. — Ученый народ лишь умиляется картинами природы, но ничего не предпринимает, чтобы перестроить ее по-своему и дать людям в изобилии хлеб, фрукты, сахар, напитки.
Величко поправлял своего товарища:
— Дело не только в ученых, дорогой друг, не только в природе, но и в общественном устройстве.