В ту буйную эпоху, когда то и дело испанцы
дрались с французами, знатные господа — то друг с другом, то с
королем, гугеноты — с добрыми католиками, а бродяги и воры — со
всеми на свете, выпадали тем не менее и спокойные дни, не
отягощенные бряцаньем оружия и шумом уличной свалки. Однако
справедливо замечено, что скука порою удручает даже ещё более,
нежели бурные стычки, мятежи, войны и смуты. А посему в часы
всеобщей скуки любое, даже самое малозначащее событие способно
вызвать живейший интерес.
Событием таковым для городка Менга стало лицезрение молодого
всадника, с четверть часа назад въехавшего через ворота Божанси и
направлявшегося по Главной улице к известной только одному ему
цели. Впрочем, исторической точности ради необходимо упомянуть,
что самое пристальное внимание горожан привлек отнюдь не всадник.
Что бы там ни думал о себе самом этот юноша, сколь бы высокого он
ни был мнения о собственной персоне, в нем на первый взгляд не
замечалось чего-то особенно выдающегося. Говоря по совести, это
был самый обычный молодой человек восемнадцати лет, в шерстяной
куртке, чей синий цвет под влиянием времени приобрел странный
оттенок, средний между рыжим и небесно-голубым. Взгляд его был
открытым и умным, лицо продолговатым и смуглым, выдающиеся скулы,
согласно представлениям того времени, свидетельствовали о хитрости
(что в данном случае, скажем, забегая вперед, оказалось совершенно
справедливо), крючковатый нос был тонко очерчен, а по берету с
подобием обветшавшего пера можно было сразу определить гасконца.
Человек неопытный мог бы поначалу принять его за сына зажиточного
фермера, пустившегося в путь по хозяйственным надобностям, но это
впечатление разрушала длинная шпага в кожаной портупее, висевшая
на боку юного незнакомца.
Как уже было сказано, внешность молодого человека не таила в
себе ничего особенно уж примечательного — в особенности для
жителей расположенных вдоль проезжего тракта местечек, привыкших
лицезреть юных провинциалов, все как один направлявшихся в сторону
Парижа, чей блеск и коловращение жизни манили честолюбивых
отпрысков обедневших родов подобно пению сирен из знаменитой
греческой поэмы.
Зато конь, несший на себе очередного путника, был не в пример
более примечателен — но, увы, отнюдь не красотой и статью.
Возможно, ему и случалось когда-нибудь гарцевать, грызя удила, —
но это явно происходило так давно, что этого не мог помнить
нынешний хозяин сего Буцефала. Это был беарнский мерин добрых
четырнадцати лет от роду, диковинной желтовато-рыжей масти, с
nakegk{l хвостом и опухшими бабками, он трусил, опустив морду ниже
колен, но все же способен был покрыть за день расстояние в восемь
лье [Лье — старинная мера длины, около четырех километров. ].
В те времена роман испанца Сервантеса о благородном идальго
Дон Кихоте Ламанчском уже был известен тем, кто имел склонность
читать книги, — так что человек образованный без труда провел бы
параллели меж престарелым беарнским мерином и Росинантом. Правда,
к таковым, безусловно, не относились обитатели Менга, — но они, не
отягощенные ни грамотностью, ни тягой к изящной словесности, тем
не менее в лошадях разбирались неплохо, и потому молодой всадник
повсеместно вызывал улыбку на лицах прохожих. Правда, при виде
внушительной шпаги и горящих глаз юноши, пылавших отнюдь не
христианским смирением, улыбки эти моментально тускнели…
Юноша-гасконец, не без некоторых на то оснований считавший
себя неплохим наездником, прекрасно понимал, что верхом на этом
коне он выглядит смешно, — и потому воспринимал всякую улыбку как
оскорбление, а всякий взгляд как вызов.
Правда, при виде
внушительной шпаги и горящих глаз юноши, пылавших отнюдь не
христианским смирением, улыбки эти моментально тускнели…
Юноша-гасконец, не без некоторых на то оснований считавший
себя неплохим наездником, прекрасно понимал, что верхом на этом
коне он выглядит смешно, — и потому воспринимал всякую улыбку как
оскорбление, а всякий взгляд как вызов. На всем пути от родного
Тарба до Менга он не разжимал кулаков и не менее дюжины раз за
день хватался за эфес шпаги, едва ему казалось — все равно, были
или нет для того основания, — что его гордость оскорблена
насмешливым взглядом очередного праздного зеваки. Было в его
взгляде нечто такое, отчего прохожие подавляли смех вовремя. Так и
произошло, что до Менга юноша добрался, сохранив в
неприкосновенности весь немалый запас запальчивости. Что, отметим
в скобках, отнюдь не устраивало нашего героя (а надобно
предуведомить читателя, что молодой человек как раз и будет
главным героем повествования) — известно, что все наперечет
недоросли провинции Беарн настроены крайне воинственно, иные
злословят, будто все оттого, что скудость данной провинции как раз
и не дает возможности развиться каким бы то ни было иным
склонностям и стремлениям… Говоря совсем уж откровенно, он не
просто ждал повода обнажить, наконец, шпагу — он прямо-таки жаждал
встретить подходящий случай…
Пока юный незнакомец неспешно движется в сторону гостиницы
«Вольный мельник», у нас найдется немного времени, чтобы
познакомить читателя с новым Дон Кихотом и обстоятельствами,
заставившими его предпринять дальнее путешествие в блистательный
Париж.
Звали молодого человека д'Артаньян. К тому времени, как он
появился на свет, это имя было известно не менее пятисот лет — вот
только давно уже не находилось среди представителей славного рода
таких, чтобы смогли возвысить его звучание. Юность нашего гасконца
прошла в откровенной бедности, и потому последние несколько лет он
только и думал о том, как уйти на поиски судьбы, — настроения,
отнюдь не редкие в небогатом Беарне. В дорогу его вели не только
удручающая бедность, но и пример тех, кому удалось, покинув эту
скудную провинцию, взлететь до невиданных высот. В первую очередь
на ум приходил, конечно, Генрих Наваррский, беарнец, ставший
королем Франции, — а ведь был ещё ближайший сосед семейства
д'Артаньянов, бедный дворянин де Труавиль, ушедший в Париж с
маленьким сундучком за спиной и через годы под именем де Тревиля
ставший капитаном роты мушкетеров, единственной в те времена.
Легко догадаться, что перед лицом столь известных примеров
честолюбивые юноши вроде нашего героя питали самые смелые надежды…
Родители д'Артаньяна были настолько бедны, что не смогли дать
ему в дорогу ничего, кроме вышеописанного престарелого мерина и
десяти экю звонкой монетой. [Поскольку в нашем романе довольно
много места будет отведено разговорам о деньгах, читателю полезно
будет познакомиться с французскими монетами той эпохи, от самых
мелких до самых крупных. Самой мелкой монетой считался денье.
D`kee следовали:
1 лиар = 3 денье,
1 су = 4 лиара,
1 ливр = 1 франк = 20 су,
1 экю = 3 ливра,
1 пистоль =10 ливров,
1 луидор = 2 пистоля,
1 двойной луидор (он же квадрюпль) = 4 пистоля.
Пистоль, собственно говоря, был испанской золотой монетой, но
имел хождение в нескольких европейских государствах, в том числе и
во Франции.