Оказавшись в кабинете, он поклонился чуть ли не до самой
земли и произнес довольно витиеватое приветствие, но де Тревиль,
ответив довольно сухим кивком, прервал его на полуслове:
— Соблаговолите подождать минутку, любезный д'Артаньян, я
должен покончить с предыдущим делом…
«Интересно, почему же вы в этом случае поторопились меня
пригласить?» — подумал д'Артаньян то, что, конечно же, не
осмелился бы произнести вслух.
Вежливо склонив голову, он встал в стороне от стола, краешком
глаза наблюдая за стоявшим перед де Тревилем канцлером королевства
— высоким худым мужчиной, чья одежда намекала как на его духовное,
так и судейское прошлое.
— Итак, вы не собираетесь прикладывать печать? — вопросил де
Тревиль, потрясая какими-то бумагами.
— Не собираюсь, — кратко ответил канцлер. — Простите, не
собираюсь.
— Позвольте освежить вашу память, — суровым тоном начал де
Тревиль. — Ее величество королева соблаговолила данными грамотами
оказать мне некую милость. И ваша обязанность сводится лишь к
тому, чтобы приложить печать…
— Именно этого я и не собираюсь делать, — спокойно сказал
канцлер. — Господин де Тревиль, я далек от того, чтобы вмешиваться
в военные дела, но во всем, что касается государственного
управления, извольте уж считать более компетентным меня. Милость,
вам оказанная, вызовет нешуточный ропот среди множества людей, чьи
интересы эти грамоты затрагивают, и последствия могут оказаться
самыми непредсказуемыми. Стоит ли ради удовлетворения ваших
прихотей вызывать смуту, которая…
Де Тревиль перебил его самым неприязненным тоном:
— Интересно, вам придает смелости то, что вы в милости у
кардинала, или это упрямство присуще вам изначально?
«Я бы непременно оскорбился, — подумал д'Артаньян. — Такой
тон даже для гаскониа непозволителен, когда говоришь с канцлером
королевства…»
Канцлер Сегье невозмутимо ответил:
— Смелости, дорогой де Тревиль, мне придает многолетний опыт
государственного чиновника, привыкшего всегда просчитывать
последствия тех или иных поступков, в особенности когда речь идет
о милостях, выпрошенных из сущего каприза…
«А он не трус, хоть и похож на святошу, — одобрительно
подумал д'Артаньян. — Неплохой ответ».
— Позволю вам напомнить, что этот «каприз» одобрен её
величеством, — сурово сказал де Тревиль.
— Милейший капитан, — проникновенно сказал канцлер, —
королева ещё так молода и не особенно искушена в делах
государства. Для того и существуют опытные чиновники, чтобы думать
о последствиях… Если вы соблаговолите несколько смягчить суть
своих претензий…
— Смягчить? — саркастически усмехнулся де Тревиль. — Нет уж,
предпочитаю поступить иначе. Что ж, не будем возвращаться к этому
разговору…
И он с треском разорвал грамоты, небрежно швырнув обрывки на
стол перед собой. Даже провинциалу вроде д'Артаньяна было ясно,
что капитан мушкетеров, пожалуй, несколько занесся, говоря таким
образом с первым чиновником короны.
— Вот видите, дело разрешилось само собой… — как ни в чем не
бывало произнес канцлер.
— Вот видите, дело разрешилось само собой… — как ни в чем не
бывало произнес канцлер. — Что ж, разрешите откланяться…
Он повернулся и величаво прошествовал к двери, вызвав
молчаливое одобрение д'Артаньяна, признавшего в душе, что он,
пожалуй, не смог бы на месте канцлера сохранить столь гордую
невозмутимость…
Де Тревиль, сразу видно, кипел от сдерживаемой ярости. У
д'Артаньяна возникли подозрения, что всемогущий капитан мушкетеров
для того его и пригласил в кабинет, чтобы провинциал стал
свидетелем того, как независимо держится де Тревиль даже в с
высшими сановниками королевства. Однако, обманувшись в своих
ожиданиях касаемо неведомых д'Артаньяну милостей или привилегий,
де Тревиль впал в нешуточную злобу, что было видно невооруженным
глазом…
Он все же попытался сделать над собой усилие, спросил почти
любезно:
— Итак, вы — сын моего старого друга д'Артаньяна… Чем могу
быть вам полезен? Говорите кратко, время у меня на исходе…
Д'Артаньян, следуя совету, сказал:
— Уезжая из Тарба в Париж, я рассчитывал просить у вас плащ
мушкетера…
— И только-то? — поморщился де Тревиль, пребывая в самом
дурном расположении духа. — Молодой человек, я не хочу быть
резким, однако вынужден вам пояснить: по личному становлению его
величества никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в
нескольких сражениях, или не совершил каких-то особо блестящих
подвигов, либо, наконец, не потаскал пару лет мушкет в каком-то
более скромном гвардейском полку или роте…
Д'Артаньян признавал справедливость его слов — беда лишь, что
они были сказаны, на его взгляд, не самым любезным тоном, а
известно ведь, что порой интонация важнее содержания… Неловкость,
пережитая д'Артаньяном в приемной и во дворе, настроила его самого
отнюдь не на мирный лад, и он закусил удила. К тому же де Тревиль
добавил ещё более сварливым тоном:
— Конечно, если вас, любезный провинциал, заботит не суть, а
быстрый результат… В этом случае вас с распростертыми объятиями
примут, скажем, у мушкетеров кардинала, где склонны раздавать
налево и направо гвардейские плащи первому попавшемуся…
— Сударь! — сам ужасаясь своему тону, произнес д'Артаньян. —
Не будете ли вы столь любезны повторить ваши последние слова…
И замолчал, испугавшись того, что мог наговорить. На лице де
Тревиля появилось нечто похожее на смущение, и он сказал
примирительно:
— Бога ради, юноша, простите мою резкость. Я очень уж зол…
Разумеется, я не имел в виду вас, когда упомянул о «первых
попавшихся». Я лишь имел в виду, что мушкетеры кардинала во многом
уступают кое-каким другим ротам…
Если разобраться, это было форменное извинение капитана
королевских мушкетеров перед никому не известным юным
провинциалом. Однако д'Артаньян думал о другом: теперь, когда
стало ясно, что вожделенный плащ ускользнул из его рук, это, как
ни странно, придало юноше решимости. И он громко произнес:
— Прошу прощения, господин де Тревиль, вы уверены в
справедливости вашего утверждения?
Де Тревиль, уже считавший, очевидно, разговор оконченным,
резко поднял голову:
— Что вы, черт побери, имеете в виду, д'Артаньян?
— Совсем недавно в Менге мне пришлось столкнуться с двумя из
ваших мушкетеров… по крайней мере, они выдавали себя за таковых.