Я боялся, что мне
выбило глаза. Я боялся навсегда остаться в ужасающем черном мире этого дня. А потом страшная чернота все же набросилась на меня и
проглотила без остатка.
Глава 2
Наследство
Я очнулся от влажного ветра и шипения плазменной сварки. Яркое пламя пробивалось сквозь веки красным маревом, в воздухе витал запах соленой
пены и раскаленного металла. Распахнув глаза, я увидел нескольких мужчин, которые приваривали стальной лист на место выбитого акрила.
Большинство проемов уже было закрыто подобным образом, только напротив штурвала в броню врезали несколько квадратных иллюминаторов для
обзора. Надо мной склонились чернокожий доктор с инъектором и мама с салфеткой. Салфетка вся в была крови, а в окошке инъектора колыхалась
желтая жидкость. Доктора все звали Ваксой, даже взрослые. Он так привык к этому прозвищу, что не только не обижался, но и относился к нему
с юмором.
– Ну что, мистер Вершинский? – обратился он ко мне. – Давайте мы вам сделаем инъекцию антисептика, чтобы вторгшиеся в организм микробы не
могли нанести вред вашему молодому растущему организму.
Я не любил уколов, но одно дело, когда тебе делают прививку от вируса, а совсем другое – когда лечат от осколочного ранения после взрыва
мины. Так что инъекцию я перенес стоически. К тому же я был рад, что мама не пострадала – она сидела в момент взрыва, поэтому все осколки
прошли над ее головой. Мне, в силу невысокого роста, тоже досталось не очень. А вот ни отца, ни дяди Эда в рубке видно не было, что сильно
меня насторожило. У штурвала стоял один из сыновей нашего капитана.
– А где отец? – спросил я.
– Он в медицинском отсеке, – со вздохом ответил Вакса, заклеивая мне порезы коллоидным клеем. – Левый глаз у него пострадал. Сильно.
После всех событий страшного черного дня меня трудно было чем-нибудь напугать. Скорее всего доктор это понимал, поэтому и не стал
выдумывать.
– Он хоть одним глазом будет видеть? – осторожно спросил я.
– Конечно, – улыбнулся Вакса. – И раненым будет видеть. Только надо его немножечко подлечить, когда доберемся до материка. Вы, мистер
Вершинский, шли бы отца проведать. Мне все равно в медицинский отсек, я провожу вас с мамой.
За то время, пока я был без сознания, крен корабля сделался вроде бы меньше, по крайней мере мне так показалось, когда мы спускались с
мостика по трапам. Но я решил, что о состоянии судна лучше было бы справиться у отца или дяди Эда, чем у доктора или мамы.
Медицинский отсек на «Принцессе» оказался гораздо больше, чем я мог предположить. Года два назад мы с пацанами и девчонками частенько
лазили по затопленным громадам, тогда еще не таким ржавым, как теперь, но до судов класса «Принцессы» мы добраться не могли – все
крупнотоннажные великаны стояли не у пирсов, а на рейде. Взрослые за такие забавы нас беспощадно гоняли, потому что торпеды и мины,
охотившиеся в бухте, могли услышать детские голоса, подойти вплотную к борту и взорваться. Мы это знали, поэтому в подобных вылазках
общались жестами, которые сами придумали. Ладонь пальцами вверх означала, что надо подниматься по трапу, большой палец, опущенный вниз,
означал необходимость спуска, а тот же палец, поднятый вверх, говорил окружающим, что все нормально и можно двигаться дальше. Поначалу этих
простых знаков хватало, а впечатлениями можно было делиться и после вылазки, но со временем и по необходимости мы придумывали все новые и
новые жесты, а под конец узкоглазый Пак придумал жесты для всех слогов, и мы могли, хоть и медленно, построить из них любое предложение.
Поначалу этих
простых знаков хватало, а впечатлениями можно было делиться и после вылазки, но со временем и по необходимости мы придумывали все новые и
новые жесты, а под конец узкоглазый Пак придумал жесты для всех слогов, и мы могли, хоть и медленно, построить из них любое предложение.
Потом мы приноровились настолько, что в трюмах полузатопленных кораблей рассказывали анекдоты про Хрюнделя и Сумасшедшего Червяка. Правда,
под конец анекдота приходилось зажимать рот и нос руками, чтобы какая-нибудь кормящаяся рядом торпеда не услышала наше хихиканье, но такая
игра с опасностью придавала особую соль нашим однообразным детским развлечениям. Честно говоря, я всегда считал, что отцовский ремень
представляет куда большую опасность, чем твари, приплывавшие в бухту из океана. Но однажды этой иллюзии пришел конец – небольшая торпеда
убила двоих мальчишек и девчонку, забравшихся на прибрежный понтон. Одним из мальчишек оказался бесстрашный узкоглазый Пак, которого мы все
знали и очень любили. Так страшно закончились наши игры в разведчиков, и больше никто из нас никогда по кораблям не лазил.
Мне приходилось видеть несколько медицинских отсеков на других полузатопленных кораблях, и мы даже выламывали из щупалец операционных
роботов великолепные лезвия для ножиков, но такого большого госпиталя, как на «Принцессе», я и представить не мог. Около пятидесяти коек с
амортизаторами и гироскопами были пусты, и лишь на пяти отдыхали пациенты Ваксы. Несмотря на медицинское назначение помещения, здесь царило
такое же запустение, как и в других отсеках – белье на кроватях сгнило, на стенах виднелись коричневые потеки ржавчины, под кроватями
воняло протекшей амортизаторной жидкостью. Но несколько коек доктор привел в порядок, на них и лежали пострадавшие при взрыве мины.
Я узнал отца сразу, несмотря на забинтованное лицо, а на соседней койке посапывал пустой курительной трубкой дядя Эд. Он бросил курить,
когда узнал, что вирус опустошительной материковой эпидемии гораздо чаще убивает курящих, чем всех остальных, но с трубкой так и не
расстался, посасывая ее, когда одолевала депрессия.
– Андрей? – услышал отец наши с мамой шаги.
– Да, пап.
– Как ты?
Он не мог меня видеть – бинты закрывали глаза.
– Нормально. Вакса заклеил мне несколько царапин. А с мамой вообще все хорошо.
– Да, я знаю, – ответил отец.
Конечно, и о моем, и о мамином состоянии он знал еще до того, как прибежал доктор, но зачем-то он хотел узнать об этом и от меня. Ну и
пусть, мне не жалко.
– Что с кораблем? – спросил я.
– Заплата на борту выдержала, – ответил дядя Эд, вынув изо рта трубку. – Лопнул один шов на днище, но мои ребята не сплоховали, не
испугались, а бросились его заваривать, ныряя под воду по очереди. Правда, теперь у меня не четыре сына, а два.
Он сказал последнюю фразу с таким ледяным спокойствием, что я понял, каково ему на самом деле. Он и трубкой сопел из-за того, что едва
сдерживал бушующее внутри отчаяние. Я пригляделся и увидел, как ввалились его глаза, обрамленные темными кругами.
– А что с вами?
– Со мной?.. Да какая теперь разница? – Он отвернулся и замолчал.
Мне стало так неловко, что хотелось провалиться сквозь палубу. Но самым страшным показалось мне то, что дядя Эд, по всей видимости, в
смерти сыновей винил моего отца.