Для проветривания. Все, кроме матушки и Бины, бросали на меня презрительные взгляды. Мисс Сара вызвалась помочь и таскала вещи наравне со всеми. Каждый раз, встречаясь с ней взглядом, я недоумевала: почему она смотрит на меня так, словно видит впервые в жизни?
В знак протеста против обладания Хетти – не знаю, придал ли кто-нибудь этому значение, – я целых три дня ела одна у себя в комнате. На четвертый, усмирив гордость, явилась в столовую на завтрак. Мы с матерью не говорили о загубленной вольной грамоте. Думаю, именно она разорвала бумагу на два равных кусочка и положила у порога моей комнаты, высказав тем самым последнее слово, не произнеся при этом ни звука.
В возрасте одиннадцати лет я владела рабыней, которую не могла освободить.
Эта самая длинная за день трапеза тянулась уже давно. Отец, Томас и Фредерик успели уйти – кто в школу, кто на службу, – но в столовой оставались мама, Мэри, Анна и Элиза.
– Ты опоздала, дорогая моя, – произнесла мать не без симпатии.
Благоухая кухонными ароматами – пóтом, углем, дымом и резким запахом рыбы, – рядом со мной возникла Фиби, помощница Тетки, на вид чуть старше меня. Обычно она стояла у стола и размахивала мухобойкой, но сегодня поставила передо мной тарелку с сосисками, лепешкой из кукурузной муки, солеными креветками, черным хлебом и желе из тапиоки.
Дрожащей рукой опуская на стол чашку чая, Фиби водрузила ее на ложку, расплескав кипяток на скатерть.
– Ох, госпожа, простите! – вскрикнула она.
Мать вздохнула с таким видом, будто ей приходится расхлебывать промахи всех негров на свете.
– А где Тетка? Почему, ради всего святого, ты прислуживаешь?
– Она меня учит.
– Что ж, оно и видно.
Фиби бросилась за дверь, а я ободряюще ей улыбнулась.
– Мило, что ты появилась, – произнесла мама. – Как себя чувствуешь?
Все взоры обратились ко мне. Слова накапливались у меня на кончике языка, но не спешили выходить. В такие моменты я представляла, что мой язык – это рогатка. Я оттягиваю ее назад, сильней, сильней…
– Все хорошо.
Слова полетели через стол с брызгами слюны.
Мэри сделала вид, что промокает лицо салфеткой.
«Она станет такой же, как мама, – подумала я. – Дом с кучей детей и рабов, а вот у меня…»
– Полагаю, ты нашла остатки своей причуды?
Ах вот оно что. Она конфисковала мой документ, вероятно, даже без ведома отца.
– Какой причуды? – спросила Мэри.
Я бросила на мать умоляющий взгляд.
– Это тебя не касается, Мэри, – отрезала мама, наклонив голову, словно желая сгладить конфликт между нами.
У себя в комнате я плюхнулась в кресло и задумалась над тем, как объяснить отцу свой поступок. Я хотела показать ему разорванный документ. Размышляла об этом весь день, но ближе к ночи поняла, что ничего хорошего не выйдет. Ведь он подчинялся матери во всех домашних делах и терпеть не мог болтунов. Братья никогда не говорили лишнего, и я не стану. Надо быть идиоткой, чтобы и дальше сердить маму.
В надежде справиться с разочарованием я стала бодро обсуждать сама с собой свое будущее. Ведь произойти может что угодно. Все что угодно!
Ночью я открыла лавовую шкатулочку и долго смотрела на серебряную пуговицу.
Госпожа сказала, что я самая плохая горничная в Чарльстоне.
– Ты чудовищна, Хетти, чудовищна!
Я спросила мисс Сару, что означает «чудовищная».
– Не совсем такая, как все, – ответила та.
Ага, на лице госпожи было написано, что бывают плохие, бывают те, которые хуже, а после них уж чудовищные.
За первую неделю, помимо истории с дымом, я пролила на пол масло из лампы, оставив скользкое пятно, разбила фарфоровую вазу и подпалила щипцами для завивки прядь рыжих волос мисс Сары.
За первую неделю, помимо истории с дымом, я пролила на пол масло из лампы, оставив скользкое пятно, разбила фарфоровую вазу и подпалила щипцами для завивки прядь рыжих волос мисс Сары. Мисс Сара не стала браниться. Она перетащила ковер на масляное пятно, спрятала в кладовке погреба разбитую вазу и отрезала подпаленные волосы щипцами для снятия нагара.
Только в одном случае мисс Сара звонила в колокольчик: если к нам приближалась госпожа. Бина и ее девочки, Люси и Фиби, начинали петь: «Вот трость стучит. Вот трость стучит». Предупреждающий колокольчик мисс Сары давал мне некоторую свободу, и я, бывало, уходила по коридору к эркеру, откуда видна гавань с океанскими волнами, накатывающими на пристань. Ничто не могло сравниться с этой великолепной картиной.
Увидев ее впервые, я затопала ногами и, подняв руку, пустилась в пляс. Вот когда я обрела свою религию. В тот момент я не понимала, что такое вера, не отличала «аминь» от «аллилуйя». Знала лишь: во мне появилось нечто, связавшее с этой водой.
Я видела, как волны меняют цвет. В какой-то день они бывали зелеными, потом бурыми, на следующий день – желтыми, как сидр. Фиолетовые, черные, голубые. И все время в движении, ни на миг не успокаиваются. По морю взад-вперед ходят корабли, в глубине плавают рыбы.
Мне хотелось спеть воде песенку:
Спустя месяц или два я прилично освоила некоторые дела по дому. Но даже мисс Сара не знала, что иногда по ночам я покидаю пост у ее двери и до рассвета смотрю на воду, искрящуюся в лунном сиянии. Сверкали огромные, как блюдца, звезды. Иногда был виден остров Салливан. В темноте я тосковала по матушке, мне не хватало нашей кровати и развешенного над нами лоскутного одеяла. Я представляла себе, как матушка шьет их одна, вспоминала набитый перьями грубый мешок, красный кожаный мешочек с булавками и иголками, мой чудный латунный наперсток. В такие ночи я со всех ног мчалась в каморку над конюшней.
Матушка очень сердилась каждый раз, когда, проснувшись, заставала меня в своей постели. Говорила, если меня поймают, то беды не оберешься, я, мол, и так часто вывожу госпожу из себя.
– Ничего хорошего не выйдет из твоих ночных брожений, – говорила она. – Оставайся-ка на своей подстилке. Сделай это ради меня, слышишь?
И я старалась ради нее. Целых несколько дней. Лежала на полу в коридоре, пытаясь согреться на сквозняке и поудобней устроиться на досках. Приходилось мириться с этими мучениями, чтобы потом дождаться утешения от воды.
Прошло четыре месяца после катастрофы с моим одиннадцатым днем рождения. Проснувшись однажды пасмурным мартовским утром, я не нашла Хетти. Подстилка ее была смята, храня очертания маленького тела. В это время она обычно наполняла водой умывальный таз, развлекая меня всякими историями. Удивительно, но ее отсутствие задевало меня. Я скучала по ней, как по близкому другу, да и волновалась за нее. Ведь мать однажды уже приложилась тростью к Хетти.
Не найдя ее в доме, я остановилась на верхней ступеньке заднего крыльца, осматривая двор. Из гавани принесло редкий туман, и сквозь него просвечивало солнце, сияя тусклым золотом карманных часов. У дверей каретного сарая Снежок чинил ремень сбруи. Тетка сидела верхом на табуретке около огорода и чистила рыбу. Не желая вызывать ее подозрений, я не спеша направилась к кухонному крыльцу, где Томфри раздавал слугам орудия труда: Эли – мыло для мраморных ступеней, Фиби – два полотенца для чистки хрусталя, Сейбу – совок для наполнения ведер углем.
Дожидаясь, пока он не закончит, я скользнула взглядом по дубу в левом заднем углу двора. Ветки его были унизаны тугими почками, и, хотя сейчас дерево мало походило на себя летнее, мне вспомнился тот далекий день: я сижу на земле, расставив ноги, – в тишине и зное, в зеленоватой тени – и составляю из шариков слова: «Сара иди»…
Взглянув в противоположную сторону двора, я увидела Шарлотту.