Робин, теперь сбежавший в Канаду и редко дававший знать о себе, был известным генетиком. Синклер решил заниматься морской биологией и собирался отправиться в Калифорнию, в Океанографический институт Скриппса, но тут его планер разбился. Роуз хотела ехать с ним, Джерард тоже должен был присоединиться, и вместе они собирались открыть для себя Америку. В Оксфорде Джерард, Дункан и Дженкин занимались «классиками»: греческим и латинским языками, древней историей и философией — и получили свои «первые классы». Роуз, происходившая из йоркширской семьи, имевшей англо-ирландских родственников с материнской стороны, изучала английскую литературу и французский в Эдинбургском университете. Чем она только ни занималась, но, что называется, «карьеры» так и не сделала: преподавала французский в школе для девочек, работала в организации по защите прав животных, подвизалась в «женской журналистике», пробовала писать романы, вернулась к журналистике и защите окружающей среды. Занималась бесплатной социальной работой и время от времени посещала церковь (англиканскую). Она получала небольшую годовую ренту от семейного доверительного фонда и чувствовала, что лучше бы она ее не получала: больше бы старалась чего-то добиться своими силами. Ее подруга, Джин Ковиц, с которой они вместе учились в квакерской школе-интернате, поступила в Оксфорд, где через Роуз познакомилась с Джерардом и остальными, в том числе Дунканом Кэмбесом, за которого позже вышла замуж. Роуз считала, что Джин с ее умом и талантом следовало посвятить себя «свершениям» вместо того, чтобы быть просто женой. Детей у них с Дунканом не было. Дженкин Райдерхуд как был, так и остался школьным учителем. Сейчас старший преподаватель истории в лондонской школе, он никогда не рвался наверх. Был неуверенным в себе, одиноким человеком и довольствовался маленькими радостями. Он владел множеством языков и любил отправиться куда-нибудь в туристическую поездку. Говорили, что в Оксфорде за ним водилось несколько романтических историй (так, кажется, это называется), но что до его дальнейшей интимной жизни, то ее как бы не существовало вообще, во всяком случае, ее окружала тайна.
— Я просто зашел взглянуть на свою старую квартирку, — сказал Дженкин. — Тут какой-то старшекурсник сидел и писал работу. Назвал меня сэром.
— Рада, что у него оказались такие хорошие манеры, — сказала Роуз, — не все они такие вежливые.
— Как там?
— Лес в Древнем Египте, — ответил Джерард. — Надеюсь, шампанское еще осталось?
— Шампанского хоть залейся. И уйма сэндвичей.
Дженкин, потный и раскрасневшийся от выпитого, выставил блюдо сэндвичей с огурцом и принялся салфеткой вытирать потеки шампанского на столе. Он был полным, невысок ростом и выглядел суетливым и круглым в своем смокинге, пошитом на прежнего, куда более стройного Дженкина. Однако он сохранил мальчишеский взгляд и чистые мягкие черты лица, которое лучше было назвать пухлым. Поблекшие соломенные волосы, свисавшие на плечи, еще скрывали маленькую плешь на макушке. У него были серо-голубые, с крапинками глаза, задумчиво поджатые, но часто улыбающиеся губы и длинноватые зубы. От сходства с пухлым херувимом его спасал довольно длинный и солидный нос, отчего он напоминал зверька, иногда трогательного, иногда пронырливого.
— Извини, что Пат не смогла прийти, — сказал Джерард, наливая Роуз шампанское. Дженкин в отсутствие Гидеона должен был быть партнером Патрисии в танцах.
— Ничего страшного, — ответил Дженкин, — все замечательно. Черт! Проклятый сэндвич! — Огурец с его сэндвича соскользнул на пол.
— А Вайолет не сказала, почему не смогла прийти? — спросила Роуз.
— Нет, да это и так известно. Не желает видеть такое множество счастливых смеющихся молодых людей.
— Нет, да это и так известно. Не желает видеть такое множество счастливых смеющихся молодых людей. Не желает видеть, как мы тут без устали счастливо смеемся.
— Кто ее за это осудит? — пробормотал Дженкин.
— Она, вероятно, была бы рада приглашению, — сказала Роуз. — Может, ей не хотелось видеть Тамар такой счастливой. Родители способны любить своих чад и вместе с тем завидовать им. — И добавила часто повторявшееся: — Надо что-то делать с Вайолет.
— Я не заметил Тамар и Конрада, а вы? — сказал Джерард. — Забыл позвать их сюда на бокал шампанского.
— Им с нами будет неинтересно! — откликнулась Роуз.
— Они выглядят такими юными, вся эта молодежь, согласитесь, — продолжал Джерард. — Ах, le jeunesse, jeunesse! Свежие, гладкие, открытые, невинные, естественные лица!
— Не то что у нас, — поддержал Дженкин, — с печатью страстей, непримиримости и пьянства!
— Вы двое выглядите как дети, — сказала Роуз, — по крайней мере Дженкин. Ну а Джерард как… — Она недоговорила, избегая делать комичное сравнение.
— Мы и были детьми тогда, — ответил Джерард.
— А, вы о том, что мы были марксистами, — сказал Дженкин. — Или воображали себя платониками, или кем-то в этом роде. Вы до сих пор не избавились от этого увлечения.
— Мы думали, что сможем создать некое действительно цивилизованное альтернативное общество, — возразил Джерард, — у нас была вера, мы верили.
— Дженкин все еще верит, — сказала Роуз. — Во что ты веришь, Дженкин?
— В новую теологию! — мгновенно откликнулся Дженкин.
— Не говори глупости!
— Ты не о новом ли марксизме, — спросил Джерард, — это ведь почти то же самое?
— Ну, если он достаточно нов…
— Настолько, что не узнать!
— Я в церковь не хожу, — сказал Дженкин, — но тем не менее стою за то, чтобы религия оставалась. Линия фронта пролегает там, где сходятся религия и марксизм.
— Это не твое, — проговорил Джерард, — то есть это не твоя битва. Ты не желаешь сражаться за Маркса! Как бы то ни было, эта потасовка совершенно не для тебя.
— Где ж мне сражаться? Я б хотел броситься в самую гущу. Но где она, эта гуща?
— Ты уже сколько лет говоришь подобное, а все ни с места, — заключил Джерард.
— Дженкин романтик, — сказала Роуз, — я тоже. Я б хотела быть священником. Может, доживу до такого.
— Из Роуз вышел бы изумительный священник!
— Я против, — возразил Джерард. — Не съешь все сэндвичи.
— Так ты согласен называться платоником? — спросила его Роуз.
— О да!
— И об этом ты собираешься писать сейчас, выйдя в отставку?
— А о Плотине будешь писать, как обещал? — поинтересовался Дженкин.
— Возможно.
Джерард явно не желал обсуждать свои планы, и его собеседники переменили тему.
Роуз сняла очки и подошла к окну. Сквозь стекло виднелись освещенная прожектором башня, высокая и уменьшившаяся луна — плотный серебряный круг, огни на деревьях у реки. Сердце подступало тяжелым комком, который хотелось исторгнуть из себя. Неожиданно она едва не разрыдалась от радости и страха. Стройная башня со шпилем, сверкающая в темно-синем небе, напоминала изображение в «Книге Часов». И еще кое-что она напоминала Роуз, иногда, пожалуй, часто, — своего рода театр, когда она видела подсвеченные ночью здания и слышала неземные голоса, какие и сейчас инстинктивно ожидала услышать, размеренно и звучно рассказывающие захватывающий отрывок из истории или легенды.