Через несколько лет молодой ординарец в грязном прусском военном лагере, щёлкнув каблуками, протянет через загородку несколько листков бумаги со значками и правилами их сочетания и скажет: «Здесь — генерал Пауль фон Леттов Форбек, принципиальная схема действия!»
— Кажется, я припоминаю, — сказал генерал спокойно, — что прежде вы говорили, что вся ваша суть выразилась в книге о путешествии по Африке. Если уж дело будет обстоять таким образом, то можно будет наблюдать, как через прилавки английских книжных магазинов ежедневно протягивают листки бумаги с несколькими знаками и правилами их сочетания, со словами: «Вот великий писатель Джозеф К.- принципиальная схема действия!»
Казалось, что в первый раз за всё время путешествия пожилому писателю не хватило слов, и во время возникшей паузы Дэвид откашлялся.
— К сожалению, — сказал он, — это маловероятно. — И почувствовав, что все смотрят на него, он оглядел присутствующих, и взгляд его, добравшись до девушки, остановился.
— В Вене, — медленно продолжал он, — я однажды встретился с человеком с очень ясным… пониманием вещей. Он разрабатывал теорему, доказательство, и, когда я увидел это доказательство, мне показалось, что от моей мечты ничего не осталось. Конечно же, он не единственный. Это, как я сказал, было знаком того, в каком направлении всё движется. Но он показал мне Венецию, он показал мне, что всё дело в фундаменте. Он показал, нет, он хотел показать, что, когда имеешь дело со сложными системами, а мы, люди, системы сложные, — тут он почувствовал, что начинает краснеть под взглядом девушки, — то в этом сложном присутствуют переменные, которые не могут быть выведены из исходных данных. Возможно, это означает, что хотя мы прекрасно знали отправную точку этого путешествия, мы всё-таки не могли защититься от непредсказуемого.
Доказательство это также свидетельствовало о том, — продолжал он, — что мы, даже если исчерпывающе проясним нашу отправную точку, не можем быть уверены, что позднее избежим противоречий. А ведь жизнь, — добавил он, и ему пришлось опустить глаза, — полна противоречивых эмоций.
Он поднял голову.
— В конце концов, — продолжил Дэвид, — будет доказано, что невозможно заранее определить, какую форму примет логическая теорема, что бы мы там раньше ни думали. Мы не можем, — тут ему пришлось подыскивать слова, — избежать… творчества и… эмоций в математике.
Минуту он сидел молча.
— До сегодняшней ночи, — произнёс он потом, — мне казалось ужасным, что в жизни нет ничего, совсем ничего, что с самого начала не сопровождалось бы неопределённостью. Но теперь я думаю, теперь я думаю, что, может быть, это и ничего, что, может быть, с этим всё-таки можно работать. И вот уже слишком поздно…
Джозеф К. с трудом, двумя руками держа бутылку, наполнил бокалы, как будто готовился произнести тост за то, что уже слишком поздно.
— И всё-таки странно, — сказал Дэвид медленно, — что сегодня ночью именно мы, европейцы, сбились с пути. Мы все покинули родину. Вы, Джозеф К., находитесь далеко от своего письменного стола, а генерал — от своих солдат, а я — от математики. Как будто мы все свернули не на тот путь. Вы, фрекен, наоборот, — Дэвид подыскивал подходящую формулировку, — как будто на своём месте.
— Идиот, — отозвалась девушка почти что дружелюбно, — я в четырёх тысячах километров от дома.
— Но это, вероятно, временно, — предположил Дэвид.
— Я училась в Англии, — сказала девушка. — В моём родном племени есть пословица, которая звучит так: «Тот, кто хочет мечтать как otoyo, гиена, должен научиться питаться падалью».
— В моём родном племени есть пословица, которая звучит так: «Тот, кто хочет мечтать как otoyo, гиена, должен научиться питаться падалью». — Дэвид недоуменно посмотрел на неё. Она наклонилась вперёд. — Европейские языки, — продолжала она, — подходят для больших чисел. На английском, например, можно с лёгкостью насчитать семь тысяч рабов, строивших эту железную дорогу.
— Рабство, — сказал фон Леттов, — отменено.
Девушка задумчиво смотрела на него.
— Другая наша пословица гласит: «Omuga, носорог, бежит быстрее, чем думает», и поэтому в саванне можно встретить лёгкие порывы ветра — это те маленькие мысли, которые отстали от больших животных. Чтобы построить эту железную дорогу, бельгийские солдаты привезли четыре тысячи африканцев с Золотого Берега и из Анголы. Некоторые приехали сами, ради нищенской зарплаты, которую им здесь обещали. Но большинство — потому что трудно сказать нет дулу ружья. Они работали под присмотром вооружённых солдат, под угрозой кнута, закованные в ошейники, чтобы их можно было опознать в случае побега. Давайте уж договорим о числах. Последние три тысячи были заключённые из Европы, в основном из Португалии. Из семи тысяч — пять тысяч погибли от побоев, черноводной лихорадки, сонной болезни и перенапряжения. В моём племени говорят, что поезда через Африку едут не по рельсам, а по костям африканцев. Есть ли у вас другое название для этого, кроме рабства, генерал?
В это мгновение состав дёрнулся, и с визгом тормозов локомотив начал крутой поворот. Девушка выпрямилась.
— Пора, — сказал она, встала и, не удостоив их взглядом, прошла через вагон и вышла, закрыв за собой дверь.
С ощущением лёгкой тошноты Дэвид опустил плечи. Девушка была той силой, которая держала всех их в трепетном напряжении и внимании, и, когда она исчезла, он упал духом.
Тут центр внимания в салоне сместился — Джозеф К. достал из своего кармана плоский, тускло поблёскивающий пистолет.
— Господа, — произнёс он, — через пять минут состав затормозит на очень крутом третьем повороте. Там мы и сойдём.
Дэвид заметил, что лицо увидевшего ещё один пистолет генерала застыло в маске удивления, свидетельствовавшей о том, что события этой ночи вышли за рамки его понимания и что с настоящего момента он будет встречать всё с глубочайшим недоверием.
— У меня, господин генерал, — дружелюбно сказал Джозеф К.,- есть ещё одна маска — маска бизнесмена. В одном из тех товарных вагонов, которые катятся перед нами, есть несколько ящиков с моим именем. В них находится партия превосходных винтовок Уэбли, которые я продал этой молодой даме. Со времён моей морской жизни я сохранил вкус к… более прибыльной деятельности, чем писательский труд.
— То есть, — удивился генерал, — вы на стороне негров?
— Я, — ответил ему Джозеф К.,- на своей собственной стороне, господин генерал, и я думаю, что в этом столетии это единственная сторона, на которой возможно находиться.
— У меня нет слов, — сказал генерал.
— Охотно верю, — ответил Джозеф К. — Дух германского братства не может рассказать о себе длинной истории. Но у меня, — продолжал он, достав свои карманные часы и посмотрев на них с минуту, — у меня есть для вас последняя история, перед тем как нам придётся прыгать. Разве не справедливо будет именно за писателем оставить последнее слово?
Только сейчас, совсем незадолго до конца, Дэвид понял пожилого человека. Он понял, что всю свою жизнь Джозеф К., вероятно, жил под никогда не ослабевающим самоконтролем. Но одновременно где-то внутри него тлел предательский фитиль, который, должно быть, лишь ждал своего часа.