Вожди разразились приветственными кличами:
— Матач! Гын матач!
— Гы-ы-ын! — поддержали жены.
В такие моменты им дозволялось выражать восторг без стеснений.
Аримы, аборигены Кемчуги, захудалой планеты в системе гаммы Шамана, были помешаны на поэзии. Они сочиняли стихи по поводу и без, в походах и во время сбора урожая, на рождение детей, смерть старцев и праздник ущербной луны. Стихами, колективными и индивидуальными, завершались все сделки и договоры. От качества «сдельной» поэзии зависело, останется контракт в силе или будет немедленно расторгнут. Ибо человек, нечуткий к поэтическому слогу, лишен богами права подписи.
Возможно, поэтому цивилизация Кемчуги не шагнула дальше каменного века.
Творчество аримов отличалось внешней простотой. Рифму они презирали, считая созвучность утехой «звездных варваров». Из размеров поощрялись элементарные двустопники. С ударением на первом слоге сочинялась лирика, с ударением на втором слоге — героика. Сложность таилась в образной структуре строфы, завещанной аримам доброй богиней Афсынах, покровительницей обильного чадородия. Первая строка создавала образ, вторая его развивала и усиливала; строка третья не имела ничего общего с первыми двумя, «плывя от небокрая», как говорили местные барды. Четвертая же строка связывала строфу воедино, ликвидируя ложную бессвязность образов.
Согласно священному уговору между Афсынах и народом аримов, пока небо внимает таким стихам, оно не упадет на землю. И аримы будут неисчислимы, словно песни ветра над заливом.
— Мата-а-ч!!!
Помпилианец раскланялся и с достоинством сел.
Тита Гнея мало беспокоило изящество стиха. У помпилианца имелись другие, деловые интересы. Участием в совместном поэзо-импровизе он подтверждал законность сделки, заключенной вчера вечером. Первая песнь — первый транш. Полторы сотни рабов-аримов, согласно решению вождя Куйкынняка, окончательно и бесповоротно перешли в собственность Катулла.
Через час их начнут грузить в трюмы помпилианской галеры. Клеймо рабам владелец поставит во время полета, лично облагодетельствовав каждого. С этого момента рабы станут преданы хозяину душой и телом, не способные к бунту или побегу.
Планета Кемчуга, родина аримов, представляла собой сплошной океан, густо усыпанный островами и архипелагами. Население с честью блюло завет Афсынах, плодясь и размножаясь. В условиях ограниченности суши, пригодной для жилья, основным источником пищи для туземцев служил каннибализм, а основным промыслом — работорговля. Сыновья и дочери, братья и сестры, отцы и матери по велению вождя толпами шли на продажу. Буйные и воинственные, угодив в рабство, аримы делались кроткими и послушными, с радостью исполняя любую прихоть хозяев. Некоторым покупателям нравилось демонстрировать гостям, как татуированный дикарь ревностно ухаживает за крошечной внучкой господина, кормя дитя с ложечки.
Такая смена настроений была связана с еще одним уговором между аримами и ревнивым двуполым божеством Синанет. Но в чем там крылось дело, не знали даже ученые-антропологи, потому что табу.
— Я люблю красавиц с пышной грудью!
Теперь вождь Ралинавут решил начать первым. Лирику он считал своим коньком, мня себя главным любовником на архипелаге Тыргак. Кроме того, Ралинавут желал исподтишка уколоть соперника, красавца Мэмэрэна. О последнем сплетничали, что он предпочитает жен с маленькой грудью и узкими ягодицами, при случае не брезгуя и мальчиками.
Стрела не прошла мимо. Побагровев от гнева, Мэмэрэн вскочил и обошел собравшихся ритуальным шагом «чурья», демонстрируя статус великого вождя. Косвенным образом, подпрыгивая один раз на каждую дюжину шагов, он выражал насмешку над брошенным вызовом. Головной убор красавца, унизанный жемчугом и перламутром, сверкал на солнце.
Наконец Мэмэрэн остановился, сорвал табьей — пучок листьев горчичного дерева, — заложил его за ухо «на счастье» и развил образ:
— Ибо спьяну есть за что держаться!
— Гы-ын! — шаловливо хихикнули жены силача Куйкынняка.
Жены Ралинавута от стыда спрятали лица в травяные передники. А восемь жен Мэмэрэна забили в ладоши, показывая небу языки от избытка чувств. Согласно здешней мифологии, сто пять божеств ликовали, видя женские язычки.
Одобрение жен, с позиции эстетики аримов, играло особую роль.
Ощутив желание клиента быстрее покончить с этим фарсом, Лючано помог Титу Гнею вскочить. Не встать, не подняться, а именно вскочить. Так, теперь ударим руками о бедра, дважды цокнем языком и на миг прогнемся назад. Откорректировав жестикуляцию таким образом, чтобы вскакивание сочли не позорной торопливостью, а возбуждением от соприкосновения с прекрасным, молодой невропаст потянулся за речевым пучком. Он уже много лет работал самостоятельно, совмещая функции моторика и вербала.
Сегодня маэстро Карл разрешил ему бенефис.
Весь гонорар от работы с Катуллом шел непосредственно на счет Лючано.
— Гын матач! — В воплях собравшихся проскользнуло нетерпение. — Ка-ай!
К счастью, память легко подбросила вполне приемлемый вариант. Третья строка, именно из-за ее контрастности, сочинялась проще. Особенно если ты не сочиняешь, будучи бездарен, как поэт, а вспоминаешь что-нибудь в нужном размере.
Главное, чтобы вожди не могли этого слышать раньше. Обвинение в плагиате понижало статус гостя до почти неприемлемого статуса бродяги. А сделка купли-продажи сразу аннулировалась.
— Волосат и грозен ствол у пальмы! — изрек помпилианец, озвучивая подсказку Лючано.
Тит Гней наверняка счел сказанное своей собственной заслугой. «Специфика нашей работы, — посмеивался маэстро Карл. — Мы правим, но не создаем. Малыш, ты слышишь разницу: стоит сказать не „поправляем“, а „правим“, и на твоей голове сразу вырастает корона! А еще мы поглаживаем кукле зону кайфа — вагу, как сказала бы тетушка Фелиция! — и куклы, безмятежные куклы счастливы…»
Чистая правда: подсказанные слова, откорректированные жесты, правленую мимику — все это куклы с первых секунд представления начинали воспринимать как персональные достижения, забывая о присутствии невропаста. И получали от коррекции явно выраженное наслаждение. Это потом, позже они вспомнят о контактном имиерсоназе, честно расплатятся, даже поблагодарят… «Так ходят к проституткам, — говорил маэстро Карл, когда его одолевал приступ мизантропии. — Работа как работа, случается и хуже…»
Вождь Куйкынняк схватил у лысого старейшины бубен, минуту силач колотил в бубен, чудом удерживая сложнейший ритм «енъеч-го», а затем, остановившись, в полной тишине выкрикнул:
— Ствол мой волосатей и грознее!
На этих словах Куйкынняк проворно выхватил из-за пояса кремневый нож и метнул его в хвостатую пху — верткую ящерицу, символ бедствий, разорения и мужской немощи. Бедная рептилия скончалась, не добежав до укрытия.
— Гы-ы-ы-ыннн!!! — восхитились все жены разом.
А старейшин четвертая строка привела в ликование. Они разбили пустой горшок о камни и потребовали новый, полный, с бузой самой свежей варки, куда для крепости крошился табак.
— О, Куйкын! О-о, Кынняк!
Второй транш сделки был подтвержден и зафиксирован. Еще полторы сотни рабов-горцев из племен союза «рэра», проданных хитроумным вождем Ралинавутом, займут свое место в трюмах галеры помпилианца.
Четыре строки решили их судьбу.
Для постороннего зрителя, пожалуй, все это выглядело бы смешно. Сидя в уютных креслах, любители научно-популярного шоу «Нравы и обычаи» покатывались бы со смеху. К сожалению, Лючано не был посторонним и сидел не в кресле, а на камне, застеленном шкурами. Человек тонкой душевной организации, он нутром чуял, как краток путь у здешних эстетов-каннибалов от одобрения до кипящего котла. В контракте между «Filando» и Титом Гнеем Катуллом за риск предусматривалась отдельная надбавка. Отправляясь работать куклу в одиночку, молодой невропаст еще пошутил, что в случае чего труппа потеряет одного, а не двух артистов. Чистая выгода.
Он удивился, заметив, что шутку не поддержали.
А маэстро Карл дал ему подзатыльник.
— Гы-ынн! Аи олатай!
Помпилианец Катулл тоже прилетел на Кемчугу впервые. Раньше сделки от его имени заключал доверенный человек, некий Гарсиа Хомец. Уроженец Адды, планеты в созвездии Малого Чепца, известной беспринципностью и деловой сметкой своих граждан, Хомец рыскал по Галактике, спекулируя малыми и средними партиями рабов. Сейчас он находился здесь, но участия в ритуальном поэзо-импровизе не принимал.
Гарсиа Хомец стоял неподалеку от костра вождей в самом скверном расположении духа и дулся. Потому что вожди внезапно, без предупреждения, настояли на прилете истинного покупателя. Они решили, что постоянное общение с посредником унижает их достоинство. Что стих посредника навяз у них в ушах. Что они проявляют добросердечие, возглашая «сдельную песнь» на унилингве, понятной гостям, а посему требуют взаимного уважения.
И жаждут услышать «душевное слово от далекого друга».
Если бы не каприз вождей архипелага Тыргак, Тит Гней Катулл в жизни бы не явился на Кемчугу. А раз так, то и некий Лючано Борготта не корпел бы в меморизах, изучая поэзию аримов, будь она трижды неладна, и не рисковал бы свариться в котле с травами и кореньями.