Кое-кто слышал, будто его отчаянный хохот якобы перешёл в полный ужаса вопль… Так было или нет – никто уже не узнает наверняка. Валун перевернулся. Величавое движение тяжёлой скалы лишило равновесия всю груду камней, и они сперва сдвинулись, а потом, поднимая тучи песка, всё быстрее покатились по склону. Чтобы остановиться и обрести упокоение уже в самом низу, на дне глубокого распадка между холмами…
Могильный курган бывшего вора, который не пожелал идти, как баран на привязи, в рудники Самоцветных гор.
Каменные жернова провернулись и замерли, смолов в пыль то, что судьбе было угодно между ними вложить.
– Я старый осёл!.. – сказал Харгелл досадливо. – Надо было поймать его петлёй, и вся-то недолга! Так ведь побоялся, дурак, что парень отскочит и сорвётся в обвал…
Он сматывал верёвку. Вернее, то, что от неё осталось: размозжённые, перебитые лохмотья.
– Теперь только мешки завязывать. Ещё и верёвку испортил, холера.
Двое мальчишек-веннов в опрокинутой клетке были живы и, судя по всему, серьёзно не ранены. А вот Рыжему досталось так, что не позавидуешь. Когда надсмотрщики вернулись к повозке, он по-прежнему сидел на земле, сжав руками лодыжку придавленной камнем ноги, и негромко стонал. По его лицу, смывая застарелую грязь, ручейками скатывался пот. Над Рыжим, задумчиво теребя усы, стоял Ксоо Тарким. Когда подошёл Харгелл, он спросил его:
– А с этим что будем делать? Посоветуй.
– Прикончить, – пожал плечами нарлак. – Даже если рана не воспалится, за три дня пути, что нам остались, он съест каши на большую сумму, чем ты за него выручишь на руднике.
Тарким заколебался… Он и так потерял сегодня троих. Каттай, державший повод пегой кобылы, упал на колени и прижался к сапогам торговца.
– Не вели убивать его, мой милостивый господин! Он хороший! Он всегда был добрым рабом!.. Позволь, я буду ухаживать за ним и отдавать ему свою кашу…
– А мальчонка-то молодец, – припомнил Харгелл. – Это ведь он предупредил меня, что сейчас начнётся обвал!
Тарким нахмурился, размышляя.
– Откуда ты, раб? – наконец обратился он к Рыжему.
Тот долго молчал – смысл сказанного медленно доходил до него сквозь обречённость и боль.
– Я аррант, – выговорил он затем. Не добавив положенного «господина».
– Грамотный небось? – обрадовался Тарким. Приканчивать раба ему не хотелось. – Каким ремеслом ты владеешь?
– Я был учителем… Я учил детей Управителя нашей столицы. Меня звали Тиргеем…
– Учитель, – усмехнулся Тарким. – Что-то многие нынче избавляются от учителей. Вот и наш благословенный шад, да прольёт Богиня дождь ему под ноги, отправил недавно в ссылку своего наставника, славного Зелхата, прозванного Мельсинским. Жаль, что так вышло, редкого ума был старик… За что же ты угодил в рабство, аррант? Небось целовался с дочерью своего Управителя вместо того, чтобы обучать её грамоте?..
Тиргей выговорил медленно, сквозь зубы:
– Я разошёлся во мнении с придворным астрологом Управителя… Я предостерегал, когда тот пророчил успех… И этот лжеучёный обвинил меня в клевете на Царя-Солнце, к которой я никогда не был причастен…
– Ну, это все они так говорят, – фыркнул Харгелл.
Он вытащил из ножен, пристёгнутых к левой руке, боевой нож, которым никогда не пользовался за едой, и деловито погладил им мозолистую ладонь, правя лезвие, точно брадобрей бритву. – Сплошные праведники на цепи, только хари почему-то разбойничьи. А послушать, так каждого – ни за что ни про что!
– О чём же ты пытался предостеречь Управителя, раб? – спросил Тарким. Каттай по-прежнему стоял перед ним на коленях, с проснувшейся надеждой глядя на своего великодушного господина.
Тиргей еле слышно ответил:
– О проходе сквозь гору, которым тот собирался украсить главную дорогу к столице. Мои разыскания убедили меня, что там текут под землёй неукротимые воды… А придворный астролог… он утверждал, будто поток не может проникнуть сквозь гору… с одного склона на другой…
Тарким щёлкнул пальцами, припоминая:
– Ага! Мне один ваш купец недавно рассказывал за бокалом вина… Что-то там такое о заваленном тоннеле в Карийских горах и о реке, внезапно поменявшей течение… Не удивлюсь, если Царь-Солнце скоро выгонит такого дурака Управителя. Харгелл!..
– Что, хозяин? – с готовностью встрепенулся надсмотрщик. – Добить?..
– Нет. Вели рабам подналечь и откатить этот камень. Впряги коней, если потребуется. Да смотрите, ногу ему совсем не оторвите!..
Харгелл пожал плечами, спрятал нож и принялся командовать невольниками, собирая их вокруг камня. Тарким же пошёл выяснить, почему всё то время, пока решалась судьба Тиргея Рыжего, возчик Ингомер безучастно сидел на своих козлах. Равнодушие к участи раба ещё можно было понять, но сегван даже ухом не повёл, когда речь зашла о его драгоценных конях! Это было поистине удивительно и заставило торговца насторожиться.
Тарким обошёл повозку и окликнул:
– Ингомер! Эй, Ингомер, ты что там, уснул?..
Выходец с Островов не пошевелился и не ответил.
– Дядя Ингомер, – забеспокоившись, Каттай полез к возчику на сиденье.
Сегван пристально глядел на своих любимых саврасок, крепко держа вожжи и чуть приоткрыв усатый рот, словно собираясь отдать команду коням. Но в его глазах не было ни движения, ни жизни, а по левому виску на кожаный плащ стекали, густея, тёмные тяжёлые капли. Крохотная каменная чешуйка, отлетевшая при соударении глыб, промчалась вдвое быстрее самой проворной стрелы и ударила Ингомера в голову, убив наповал. Он, наверное, не испытал боли, не успел ничего понять и даже не заметил, как умер. Просто шагнул с дороги, прорезанной в склоне холма, на знакомые снега, взвихренные северной метелью. И сразу увидел могучего пса, запряжённого в лёгкие, быстрые санки. И брата, махавшего из санок рукой: «Вот наконец и ты, Ингомер!»
Эти саночки некогда строились на одного, но много ли места нужно бесплотной душе? И вот уже свищет под полозьями снег: «Поедем домой, брат. Ты видишь – вон он показался впереди, наш остров Розовой Чайки. Он ждёт нас…»
Клетку с мальчишками-веннами вновь поставили на колёса, и ослик, по счастью, тоже непострадавший, потащил её дальше. Только теперь он шагал у конца цепи, привязанный за уздечку; надсмотрщик, который вёл его раньше, занял место на козлах вместо погибшего Ингомера. Тело возчика погребли под скалой, и Харгелл, знакомый с верой сегванов, выбил на камне три треугольника – знак громовержца Туннворна. Но никто не стал возиться и хоронить двоих рабов, убитых скатившимся валуном. Их просто сбросили с крутизны вниз, на каменистую осыпь, и маленькая лавина с шуршанием унесла трупы долой с глаз.