- Я знавал одного Киуна. Продавец снадобий и алхимик с Жестяной улицы. Ты его родственник?
-Увы, да, - сказал Киун. - Правда, дальний родственник, но им все равно… до двенадцатого потомка.
-И куда же ты бежишь, Киун?
-Куда-нибудь… Подальше. Многие бегут в Ирукан. Попробую и я в Ирукан.
-Так-так, - произнес Румата. - И ты вообразил, что благородный дон проведет тебя через заставу?
Киун промолчал.
-Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, кто такой алхимик Киун с Жестяной улицы?
Киун молчал. Что-то я не то говорю, подумал Румата. Он привстал на стременах и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:
-Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против бога, короны и спокойствия.
Киун молчал.
-А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?
Киун молчал. Из темноты справа от дороги выдвинулась ломаная тень виселицы. Под перекладиной белело голое тело, подвешенное за ноги. Э-э, все равно ничего не выходит, подумал Румата. Он натянул повод, схватил Киуна за плечо и повернул лицом к себе.
-А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этим бродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам. Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что же ты молчишь, грамотей Киун?
Киун молчал. У него стучали зубы, и он слабо корчился под рукой Руматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало в придорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этот плеск, он отчаянно крикнул:
-Ну, вешай! Вешай, предатель!
Румата перевел дыхание и отпустил Киуна.
-Я пошутил, - сказал он. - Не бойся.
-Ложь, ложь… - всхлипывая, бормотал Киун. - Всюду ложь!..
-Ладно, не сердись, - сказал Румата. - Лучше подбери, что ты там бросил, - промокнет…
Киун постоял, качаясь и всхлипывая, бесцельно похлопал ладонями по плащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит, так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя… Киун вылез из канавы, пряча за пазуху сверток.
-Книги, конечно, - сказал Румата.
Киун помотал головой.
-Нет, - сказал он хрипло. - Всего одна книга. Моя книга.
-О чем же ты пишешь?
-Боюсь, вам это будет неинтересно, благородный дон.
Румата вздохнул.
-Берись за стремя, - сказал он. - Пойдем.
Долгое время они молчали.
-Послушай, Киун, - сказал Румата. - Я пошутил. Не бойся меня.
-Славный мир, - проговорил Киун. - Веселый мир. Все шутят. И все шутят одинаково. Даже благородный Румата.
Румата удивился.
-Ты знаешь мое имя?
-Знаю, - сказал Киун. - Я узнал вас по обручу на лбу. Я так обрадовался, встретив вас на дороге…
Ну, конечно, вот что он имел в виду, когда назвал меня предателем, подумал Румата. Он сказал:
-Видишь ли, я думал, что ты шпион.
Я всегда убиваю шпионов.
-Шпион… - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что говорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовым осведомителем в таверне «Серая Радость». Как хорошо, как почтенно! В шесть часов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешит ко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платит дон Рэба - вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногда я делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляются ко мне с предложениями дружбы и кошелька. В глазах у них я вижу только то, что мне хочется: собачью преданность, почтительный страх и восхитительную бессильную ненависть. Я могу безнаказанно трогать девушек и тискать жен на глазах у мужей, здоровенных дядек, и они будут только подобострастно хихикать… Какое прекрасное рассуждение, благородный дон, не правда ли? Я услышал его от пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотической школы…
-И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата.
-А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что люди Ваги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают во внутренности перец… А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок и топят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что в школе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор. Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, и обмочился от страха…
Впереди сквозь кустарник мелькнули огоньки корчмы Скелета Бако. Киун споткнулся и замолчал.
-Что случилось? - спросил Румата.
-Там серый патруль, - пробормотал Киун.
-Ну и что? - сказал Румата. - Послушай лучше еще одно рассуждение, почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серую боевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык за зубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потому что сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм.
Киун съежился и втянул голову в плечи.
-Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдину язык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своего господина, каковой господин положен простолюдину от века…
У коновязи перед корчмой топтались оседланные кони серого патруля. Из открытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости. В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако в драной кожаной куртке, с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держал тесак - видимо, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышел отдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставив боевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок. Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни и сипло взревел:
-С-стой! Как там тебя… Ты, бла-ародный!..
Румата, выпятив подбородок, проехал мимо, даже не покосившись.
-…А если язык простолюдина лижет не тот сапог, - громко говорил он, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: «Язык твой - враг мой»…
Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Краем глаза Румата видел, как блестит от пота его лысина.
-Стой, говорят! - заорал штурмовик.
Было слышно, как он, гремя топором, катится по ступеням, поминая разом бога, черта и всякую благородную сволочь.