Взяв стаканы, она вручила один Диме, второй оставила себе.
– Удачи тебе, гладиатор, – сказала Эдоне и, перед тем, как выпить, чуть плеснула вином себе под ноги.
Север появился «У Кота» ближе к ночи. Он пребывал в крайне дурном настроении, но нужно было обладать особой чуткостью, чтобы заметить это. Он устроился напротив Баранова, скорее, по привычке, чем из расположения к нему, безмолвно проглотил пять сырых яиц и вышел. Дима отодвинул от себя стакан и тоже поднялся из-за стола.
Север ждал его на улице. Они молча прошли несколько кварталов и остановились на холме, откуда начинался крутой спуск к морю. Внизу смутной кучей мусора темнела покосившаяся хибара, где жили известный всему городу придурковатый прорицатель и его черная рабыня.
– Север, – заговорил Дима, – почему он не подаст на тебя в суд?
Север склонил голову набок.
– Кто? Децим Марцеллин? Ха! – Он помолчал и добавил: – А ты хоть знаешь, варвар, как меня зовут? – И с расстановкой произнес: – Гай Север Марцеллин Квиет. Я подделал завещание, если тебе это интересно, после чего утратил часть своих имен.
Он отвернулся, насвистывая сквозь зубы. Дима, изнемогая от смущения, тихонько сталкивал камешки с обрыва.
– Он мой брат, – ровным голосом добавил Север и прищурился. – Он все же нашел способ, как отомстить мне.
– А что он тебе сделал?
– Ты видел, кого он продал Воконию?
– Видел.
– Это мой учитель, – угрюмо сказал Север, глядя себе под ноги. – Наш отец обещал отпустить его на свободу. – Он скрипнул зубами.
– Разве гладиаторская школа – это так уж страшно? – спросил Баранов.
– Да! – резко ответил Север. – Это очень страшно! Потому что мы живем в казарме! «Одной семьей»! – Он скривил рот. – Всегда под надзором! Как скотина! [31] Впрочем, я и забыл, что для тебя это нормально.
– Так ведь и ты, кажется, не очень страдаешь? – заметил Дима.
– На меня плевать, – отозвался Север.
– Что ты собираешься делать? – воодушевленно спросил Дима, уже захваченный планами спасения Эвмела.
Но Север опять был прежним.
– Я? – удивленно переспросил он. – Если Эвмел не угодил этому придурку, своему господину, то при чем тут я? Пусть выкручивается, как хочет.
И он начал спускаться с холма к морю.
Когда Эвмел повесился, никто из товарищей Баранова не удивился. Такие случаи в школе бывали. Север даже не подошел с ним проститься, он просто завалился спать и мирно проспал до утра.
На следующий день Дима сунулся к нему с переживаниями, но Север отвернулся и сообщил, что он все это предвидел. И посоветовал Диме идти куда-нибудь поближе к Тартару в приятном обществе фурий и гарпий.
Баранов последовал его совету. Его терзали гарпии сомнений и фурии раскаяния. Как проклинал он себя за то, что скверно учил древнюю историю! Потешался, болван такой, над карточками-датами, кое-как зацарапывал в конспект объективные предпосылки и исторические значения, рисовал в учебниках усы, очки и противогазы.
Сейчас до Гераклеи доходили какие-то слухи о волнениях в Энне и Тавромении, [32] на другом конце Сицилии, а он, Баранов, не мог вспомнить, что это за волнения, вылились ли они во что-либо существенное и кто их там возглавлял.
Из всех руководителей разного рода восстаний он вообще помнил только Спартака и Стеньку Разина.
Север, почерневший и похудевший, угрюмо слонялся по казарме. Как-то он, лоснящийся от оливкового масла, которым Мосхид растер его после массажа, вдруг подошел к Диме и заговорил с ним, понизив голос:
– Слушай, Вадим. Через день-два казарму оцепят и запрут.
– Откуда ты знаешь?
Север хмыкнул.
– От Марцеллина. В Энне, похоже, что-то серьезное. Нас здорово боятся. Через пару дней будет уже не выйти, так что решай сам. Я нашел лодку…
И, не дожидаясь ответа, ушел.
Дима остался стоять, удивленно моргая. Север предлагает ему бежать! Что же он такого узнал о беспорядках в Энне?
Несмотря на все сомнения, одолевавшие его, вечером Дима явился к харчевне «У Кота». Он приветственно махнул рукой знакомым, отмел нескольких девиц и остановился посреди комнаты, озираясь. У очага возилась Эдоне. И в чаду и дыму он увидел Севера. Тот даже не обрадовался его приходу, бросил сумрачный взгляд и кивнул равнодушно.
Оба двинулись на улицу. Уже тянуло прохладой, и Дима с завистью отметил, что предусмотрительный Север завернулся в плащ с капюшоном и рукавами. Они шли быстро по запутанным лабиринтам улочек к морю, миновали хибару, слепленную прорицателем из обломоков кораблей и бочек, и вышли на берег. «Для чего мы пишем кровью на песке?» – спросило море. Не знаю, море. Не знаю я, зачем.
Север возился с лодкой, а море шумело и с шипением отползало от хибары прорицателя. Люди, деревья и нелепое это жилище отбрасывали яркие тени в лунном свете. Дима в нетерпении переминался с ноги на ногу.
Вдруг с холма из темноты донеслись крики:
– Вот они!
Север резко обернулся, вынул из-под плаща меч, украденный на складе школы по недосмотру препозита, и оба беглеца прижались спиной к стене хибары. С холма неслись вооруженные люди. С ними были собаки.
Вадим ни о чем не думал. Неизбежная гибель не казалась чем-то существенным. Важно было только одно: последнее, что Вадим увидит в своей жизни, будет море, залитое лунным светом, и четкий профиль Севера, стоящего рядом с обнаженным фракийским мечом в руке.
Это была лучшая секунда в жизни Димы Баранова. Безоружный, он увидел совсем близко лица преследователей, и тогда он задержал дыхание, сжал кулаки, слегка разведя руки в стороны, и прикрыл глаза. «Все», – шепнул он сам себе.
…А тем временем тетя Хоня заметила утечку электроэнергии и бестрепетной рукой отключила машину времени, пожиравшую электричество в подвале хозблока…
Дима ощутил резкую боль в плече и сильный толчок. Ярчайший свет плеснул ему в глаза, и не было уже ни луны, ни моря, ни Севера, а был только этот нестерпимый свет и боль, огромная, как небо. Его куда-то волокли сквозь ослепительный туман. В уши ему вколачивались, как гвозди, слова на непонятном языке. Слова звучали пронзительно, они терзали и донимали хуже колодок. Дима мотал головой, отгоняя их.
Свет понемногу угасал. В глазах сгущалась темнота. Потом из темноты стали проступать предметы: спинка кровати, чья-то встревоженная физиономия…
– Ванька… – пробормотал Баранов.
Он был в интернате.
Исчезновение второе
Предгалактическому классу оставалось до полета в космос два последних семестра. Учителя начали проявлять понимание ситуации и перестали ставить воспитанникам тройки. Да и сами сюковцы старались, тянулись за лучшими.