– Слушайте теперь! Спросите у малюток: сколько Сулл тайно отлучилось нынче вечером и каковы их имена.
– Сколько, мы знаем – двое. Имен не знаем.
– Спросите!
– Невозможно. Малютки их не различают. Для них все Суллы на одно лицо.
– Плохо, – мысленно буркнули братья-оруженосцы. – Ну, пока, ребята. Скоро увидимся.
Когда телепатическая связь прекратилась, эти двое вдруг почувствовали себя одиноко.
Тем временем Суллу, фальшиво припадающего на здоровые ноги, подвели к патрицию Эмилию. Сулла склонился перед имаго и широко взмахнул рукой. Жест был изящным – в этом Сулле, как он ни отвратителен, не откажешь.
Брат Тассилон, ложный патриций, при виде клона ощутил внезапную и неуместную зависть и тотчас начал с нею бороться. Чтобы укрепить себя, он стал думать о возвышенных вещах, недоступных искусственной имитации жизни.
В орден брат Тассилон попал подростком. Подобно многим летальным мутантам, он был крайне несчастным подростком. Августа Винделиков увидела его осенним дождливым днем, а увидев брезгливо сморщила нос и отдернула руку, не пожелав оделить никаким подаянием, – столь непригляден был юный мутант, о котором точнее было бы сказать не «покрытый», но «поросший» многочисленными язвами. В кабак его не пустили, несмотря на то, что мутант располагал деньгами; в результате Тассилон оказался в базилике и там согревался.
В тот вечер отец Юнгерикс проводил с орденом семинар по теоретическому добру. Бездомному мутанту позволили остаться и послушать. Отец Юнгерикс сказал, в кратких словах, следующее. Любую недостачу, сказал он, восполняет любящий нас Исус. Голодному Исус вместо хлеба, безбрачному – вместо супруга, бездетному – вместо ребенка, бездомному – вместо дома. И чем больше недостача, тем больше места в жизни мутанта занимает Исус. А жизнь летального мутанта, лишенного большей части житейского блага, – почти вся сплошь Исус, и это есть наибольшее возможное благо.
Вот что восстанавливал в памяти брат Тассилон, слово за словом, словно низал жемчужные четки на нить, а потом охватил всю эту мысль разом, целиком, как бы обняв ее чувствами, и ощутил ее медленное, ласковое вхождение в душу. Это помогло ему вынести присутствие Суллы и избавиться от ненужной зависти, ибо телесное совершенство клона является ложью и отдаляет от Исуса…
– Приветствую вас, любезный… э… – заговорил патриций Эмилий рассеянно.
– Гай Корнелий, – молвил Сулла.
– О! – выговорил фальшивый Эмилий. – Корнелий? Корнелий?
– Увы, – рассмеялся Сулла, – мои благороднокровные предки давно сбились с пути и смешали свою кровь с мутантской жижицей…
– А! – сказал Эмилий Павел и замолчал.
Сулла поежился, оглянулся, встретил взгляд брата Иммо, который, с флягой в руке, опирался на плечо Тангалаки, очень красномордого, – и повернулся вновь к Эмилию.
– Я, с позволения… Владею в здешних краях кой-какой землишкой…
– Э? – сказал Эмилий Павел.
– Прелестная маленькая латифундия, – пояснил Сулла. – Охота, конкубинки, изысканная стряпня. Изящное времяпрепровождение. Поэзия. Есть книги, чтецы. Я ждал вот этого достойного Еврипида Тангалаки, моего давнего и надежного поставщика разных мелочей… важных мелочей, так сказать, добавления к увеселению, ха-ха-ха!.
. Узнав о том, что Еврипид встретил в наших неприветливых чащобах настоящего патриция, я вышел навстречу сам. Обычно я посылаю дворецкого, но здесь, вы понимаете, случай особый… Словом, прошу ко мне!
– Куда? – спросил Эмилий Павел неприязненно.
– На мою латифундию. Горячая ванна с благовониями и гладкими красавицами-мутантками…
– Я направляюсь в Колонию Агриппину, – сказал Эмилий, – к чистой, непорочной, благороднокровной невесте-патрицианке…
– Одно другому никак не помешает, – подхватил Сулла. – Невеста – это одно, а прелестна – совсем иное, ха-ха! После ванны – превосходный обед и постель. Чистое белье. Какое предпочитаете – полотно, шелк? Я люблю шелк – так скользит… Это интригует – шелк, верно? Заставляет ждать необычного… Но полотно тоже великолепное, за это поручусь. Камышовый крахмал тончайшего помола. Высшее качество! Завтра мы умрем! Наслаждайтесь, друг мой, наслаждайтесь.
– Вы завтра умрете? – спросил Эмилий Павел.
– В фигуральном смысле – да. Перед сном – подогретое вино. Во время сна – тихая музыка.
– Гм, – сказал Эмилий. – Заманчиво.
– Это честь для меня, – мечтательно вздохнул Гай Корнелий Сулла. – Впрочем, латифундия, как я уже сказал, маленькая. Часть свиты придется оставить в лесу.
– Ладно, – неожиданно легко согласился патриций Эмилий. Он оглядел стоящих вокруг и указал пальцем на брата Иммо, брата Колумбана и еще двоих, выбранных как будто наугад. – Вы – со мной, прочие – здесь! Вам пришлют хорошую еду.
– Разумеется! – тотчас сказал Сулла.
Теперь, злорадно подумал брат Тассилон, у него появится еще одна забота: незаметно от других Сулл вынести из латифундии жратвы на девятнадцать мутантов. А попробуй не доставить ужин – оставшиеся девятнадцать сперва возмутятся, что их бросили в лесу голодными, а затем ведь могут и всполошиться, не случилось ли чего с патроном! Ну вот, по крайней мере, одному из Сулл будет на нынешнюю ночь занятие.
– А нам что теперь делать? – тихонько спросила Тэкла у одного брата, которого звали Энцелин.
– Отдыхать, сестра Аврелия, – ответил он. – И ждать, конечно.
И тут случилось вот что. Линкест, доселе лежавший на земле, по обыкновению, неподвижно и почти бездыханно, вдруг открыл глаза, разлепил губы и тихо забулькал горлом. Тэкла положила ладошку ему на лоб, желая успокоить, но Линкест продолжал напрягаться и наконец выговорил:
– Луций…
После чего потерял сознание.
– Луций? – переспросила Тэкла недоуменно.
– Вероятно, имя второго Суллы, – предположил брат Энцелин. – Спасибо, дружище! – обратился он к бесчувственному Линкесту. – Я сообщу брату Иммо.
И он исчез в темноте.
А Тэкла завернулась в теплое орденское одеяло и спокойно заснула, размышляя в сонных грезах о том, какова будет еда из проклятой латифундии.
– Отравленная! – вторгся в ее сон один из карликов. – Вот какая! Спать тебе нынче голодной, Тэкла Аврелия Долабелла.
И Тэкла во сне глубоко вздохнула.
* * *
Альбин Антонин не спал.