Тулуза стояла ободранная, в пятнах пустырей, в ожогах пожарищ, едва прикрывающая свою наготу насыпями и палисадами. Оголодавшие, разоренные нашествиями жители, многие из которых по привычке не расставались с оружием, понемногу залечивали раны прекрасной мятежной Тулузы. Оживала торговля, кое-где уже начали стучать молотки сапожников, чеканы медников, зажужжали колеса прялок. Не такой здесь народ, чтобы впустую просиживать без дела.
Бельмом на глазу у Тулузы – монастырь святого Романа, основанный Домиником де Гусманом. Какое там – бельмом! Занозой в сердце, вражеским соглядатаем в военном стане, вороной среди голубей, чужаком в семье единомышленников!
Впрочем, Каталана эти подробности не занимали. Главное – город снова начал оживать, а значит – продавать и покупать. А только этого Каталану и надобно. Когда идет война, люди почему-то не хворают. Но вот настает мир, и тут же оживляются сборщики налогов и всевозможные болезни.
А лекарь тут как тут! Чего изволите?
Есть настой из горьких трав,
Из арабских из приправ,
От дрожанья во удех
Есть корица и орех,
Если разболелись зубы,
Если боль вас жжет и губит,
Есть целебная гвоздика,
Есть мускат и базилика.
А при рвоте, при икоте,
При удушливой мокроте
Есть корица и имбирь,
Перец есть и рыбий жир.
Если вздулся вдруг живот,
Цвет муската подойдет.
Очень важен перец черный:
Он целит и нос, и горло,
И от хворей селезенки,
И от недугов печенки.
Вот прекрасный кардамон,
От глистов полезен он…
‘Так выкликал свой украденный у мастера Менахема товар хитроумный Арнаут Каталан, зная, что никогда не переводятся в Лангедоке любопытные и расточительные люди.
Покупали у Каталана и порошок из малого количества мускатного ореха, гвоздики и весьма щедрой доли перца – для долгого хранения мяса; и гвоздичное масло – для успокоения боли, и иные пряности и лекарства. А после того, как Каталан, сам не ведая как вылечил кашлявшую женщину, от покупателей и вовсе отбою не стало. Так что в самое короткое время Каталан даже разбогател.
Поселился в доме торговой коллегии, на втором этаже, окружил себя роскошью. Каждый день обедал на двадцать четыре денария и вообще вел себя расточительно.
И вот как-то поздно вечером, вволю натешившись с услужливой девушкой, которую кликали запросто Багасса, что и означает "Потаскушка", лежал Каталан у себя в комнате на мягкой постели. Девушка уже спала. Ее волосы светлым пятном выделялись на темных покрывалах. Каталана тоже клонило в сон, но едва он смежил веки, как услышал: кто-то тихонько отворяет дверь.
– Какого черта! – рассердился Каталан. Приподнялся на локте, вгляделся.
В комнате действительно кто-то был. Стоял у входа неподвижно, молчал. Каталан не видел его, но чувствовал на себе пристальный взгляд незнакомца, и от этого взгляда делалось нашему лекарю, прямо скажем, не по себе.
– Эй, – тихонько позвал наконец Каталан, не желая поддаваться постыдному страху.
– Ты Арнаут, прозываемый Каталан? – откликнулся пришелец. Голос был спокойный, и недостойный испуг тотчас же оставил Каталана.
– Да, именно так меня называют, – молвил он не без надменности.
Голос был спокойный, и недостойный испуг тотчас же оставил Каталана.
– Да, именно так меня называют, – молвил он не без надменности. – Какая надоба привела тебя, что ты не побоялся потревожить меня в столь неподходящий час?
Ибо Каталан решил, что к нему явились ради медицинских его познаний.
Человек не ответил. Вместо того он отыскал и зажег свечу и с горящей свечой в руке приблизился к Каталану. И увидел Каталан, что это тот самый монах, Доминик де Гусман, который некогда избавил его от плачевной участи быть казненным за ересь.
Оробел Каталан, даже губы у него онемели, как от сильного опьянения.
– Не капай здесь воском, поставь ее в поставец, – еле выговорил он первое, что в голову пришло.
Доминик так и сделал. Комната наполнилась теплым золотистым светом. Каталан сидел на постели, свесив босые ноги, и тупо смотрел на Доминика. Девушка спала, слегка отвернув голову. Было очень тихо.
Доминик постарел, стал еще светлее, бесплотнее, что ли. Он выглядел усталым.
– Ну что, Каталан, – заговорил он негромко, – вот мы и встретились. Не забыл еще меня?
– Забудешь вас, пожалуй, господин мой, – проворчал Каталан.
– Все хотел спросить тебя: почему ты тогда убежал?
Доминик с любопытством смотрел на Каталана, готовясь улыбнуться.
– Не знаю я ничего, – с тяжким вздохом уронил Каталан. И спохватился: – Да вы садитесь, господин! Что вы стоите? Берите стул.
– Спасибо.
Доминик уселся на стул напротив Каталана.
– Так какая надобность привела вас? – начал приободрившийся Каталан.
– Ох, Каталан, ты, как я погляжу, все беспутничаешь! – проговорил Доминик. – Много ли грехов наворотил с тех пор, как я тебя со смертной телеги снял?
Каталан хотел отмолчаться, но мизинчик на левой руке вдруг пропищал:
– Много!
– Цыц! – зашипел Каталан и прищемил мизинчик ногтем большого пальца.
– Горе мне с тобой, Каталан, – сказал Доминик. – Я ведь за тебя поручился.
Тут Каталан, разъярясь, вскочил. Так разозлился он на Доминика, что даже страх свой позабыл.
– Да кто вас просил, господин, за меня ручаться? Кто вас за язык тянул?
– Никто, – согласился Доминик.
– Я живу, как хочу, – поуспокоился Каталан. – Кому это мешает?
– Тебе, – сказал Доминик.
Каталан запыхтел. А Доминик кивнул на постель:
– Что ты скачешь? Сядь. Поговорим мирно. Я ведь не драться к тебе пришел. И не кричи, не то весь дом перебудишь.
Каталан сел.
– Ну? – угрюмо спросил он.
Но Доминик теперь молчал.
Тогда Каталан поднял на него глаза и, набравшись духу, проговорил:
– Правду сказать, господин, многое я за эти годы слыхал, да только о вас никто слова доброго не молвил.
Доминик пожал плечами:
– Веришь ли, Каталан, ничуть ты меня не удивил. Вон гляди: тебя я от смерти избавил, а ты меня мало из дома не гонишь.
Он встал, подошел к постели и остановился, рассматривая спящую Багассу.