Вдвоем они завернули труп собаки в рогожу и унесли в долину, таясь от графа Бернарта, а пуще того – от служанок матери, чтобы те не подумали дурного. Псарь страшился этого куда больше, чем девочка.
Неподалеку от одной деревеньки, в малой рощице, выкопали могилку. Обливаясь слезами, девочка в последний раз прижала к себе Мартына, погладила его мягкое шелковистое ухо.
– Прощай, Мартын, внучок мессена дьявола, – сказала она. – Я никогда не забуду тебя.
– Ну, будет, – проворчал псарь. Он отобрал у Петрониллы Мартына, уложил его в могилку и закопал. Петронилла смотрела, как он работает.
– Роатлант, – окликнула она псаря. Тот не сразу отозвался, ибо так и не привык к имени, которым она его наградила. – Роатлант, неужели мы так и оставим его здесь лежать? Одного?
– Ага, – сказал псарь. – Так всегда и поступают с покойниками.
Петронилла что-то напряженно обдумывала. Псарь с интересом уставился на нее: какая еще затея посетит неугомонное дитя графа Бернарта.
– Давай хотя бы крест поставим, – сказала она наконец.
– Он же не человек, – возразил Песий Бог. Ему было лень мастерить крест.
– Ты же сказал, что он – как все покойники…
– Так-то оно так, да только крест ставят лишь тем, кто окрещен.
Петронилла хитро посмотрела на своего безносого друга.
– А когда ты помрешь – тебе тоже крест на могилу поставят?
– Почем я знаю. Может, меня в общую яму бросят.
– А сверху все-таки крест поставят.
– Поставят, – нехотя согласился псарь.
– Вот именно! – торжествуя, сказала Петронилла. – А ведь ты даже не знаешь точно, крещен ли ты.
– Я другое дело. Я все же человек.
– И мессен дьявол твой родич. А крест все-таки поставят.
Песий Бог понял, что спорить бесполезно. Вздохнул и принялся мастерить для Мартына могильный крест.
* * *
Мартынова могилка в роще одно время была наиболее чтимым Петрониллой уголком обитаемого мира. Девочка приносила туда цветы, ленты, фрукты, по целым дням просиживала в одиночестве, ведя долгие беседы со своим любезным Мартыном.
Но потом прошло лето, настала осень, а когда минули и зимние холода, возвратился из Тарба Рожьер де Коминж, и Петронилла позабыла и свою дружбу с Песьим Богом, и печаль по Мартыну: теперь рядом с нею был брат, рыцарь, самый прекрасный человек на земле.
4. Выбор Понса Амьеля
1194 год
– Бу-у! Бу-у! – гудит труба, а щеки трубача то разбухают, то вдруг втягиваются, обозначая резкие складки у рта.
А рядом – сопельщики и дудельщики, и бубенщики, и даже один чрезвычайно нагломордый малый с гуденным сосудом, сделанным из козьей шкуры и изрыгающим меланхолические звуки.
Но пуще всех сегодня – барабанщик… ах, этот барабанщик и с ним еще дудочник! Подле них – самая большая толпа народу. Кто кричит, подбадривая игрецов, кто головой кивает в такт – так-так-так – кто ногой притоптывает, а которые и просто стоят недвижно, разинув рот и выкатив глаза.
Расставив барабаны, большие, и малые, и вовсе крошечные, с кулачок домны Элисаны, вовсю хлопочет над ними барабанщик.
Расставив барабаны, большие, и малые, и вовсе крошечные, с кулачок домны Элисаны, вовсю хлопочет над ними барабанщик. То пальцами их коснется, почти невесомо – ш-ш-ш – то вдруг пятерней хватит – бах! – то перебором пройдется – ту-тук! ту-тук! – и слышится, как дождь шумит по листьям, как пыль, подгоняемая ветром, течет по жарким улицам, вниз, вниз, к подножью холма, как отдаленно ходит по горам гром, как стучат где-то копыта: кто едет? кто поспешает?
Будто хозяйка над кастрюлями, трудится барабанщик – везде поспеть, ничего не забыть, здесь вовремя выпустить пар, тут сдвинуть крышку, а во-он тамочки разочек щепоточку соли бросить – тюк!
И лицом танцует вослед за пальцами – ни длинному носу, ни острому подбородку, ни впалым щекам, ни лбу – сплошь морщины – никому-то покоя нет, все в движении, все в пляске.
А дударь, летами куда помоложе, тихо дует в дудку – нежно поет дудка, голосом почти не деревянным.
Третьим товарищем волшебного барабанщика была девушка лет двадцати – рослая, полнотелая, чернокудрая девица с белыми руками, а под каждым пальцем у нее на тыльной стороне ладони – ямочка.
Стоит против дударя, ждет. Поводит плечами и бедрами, улыбается, выхваляется: заранее знает, что не оплошает.
Вот сыграет дударь куплетец, отлепит губы от дудки, усмехнется. Тотчас же девушка тем же голосом, что и дудка, куплетец повторяет – да так искусно она это делает, что закрой глаза и не разберешь, где девушкин голос, а где дудкин.
А конь под пальцами барабанщика стучит копытами все громче – все ближе всадник: кто едет? кто поспешает?
Эн Рожьер де Фуа – вот кто! Наипервейший сеньор во всей округе – вот кто! Наш милостивый господин – вот кто к славному городу Фуа приближается, и с ним – свита многочисленная, знатная да веселая, а знатнейшие меж гостей – эн Гастон, виконт Беарнский, и брат его эн Гийом де Монкад, оба востроносые, большеротые, с глазами быстрыми, дерзкими, лукавыми. Граф Фуа ростом невысок – когда не подпрыгивает, ряб, рыжеволос, зато уж сердцеед!..
А конь под ним черный, поводья золотыми кистями украшены; сам же всадник в белом и синем.
Бурлит, бушует, безумствует большая летняя ярмарка в Фуа.
А что это творится сегодня у городских стен?
– Пожалуй что не удастся нам нынче войти в этот город, эн Рожьер, – говорит Гастон Беарнский, останавливая коня.
– Отчего же? – возражает эн Рожьер.
– Да оттого, ежели вы этого еще не видите, что у городских стен кипит самая настоящая битва, – отвечает эн Гастон и щурит глаза. – И дабы целыми и невредимыми миновать ворота, придется нам перебить немалое число жителей Фуа, а сие, согласитесь, весьма нежелательно.
Тут эн Рожьер начинает смеяться и вместо ответа направляет коня прямо в гущу сражения.
А сражение завязалось нешуточное, ибо прихожане Сен-Волюзьен-де-Фуа с разнообразным оружием в руках ополчились на прихожан Сен-Жеан-сюр-Арьеж, и вот разят они друг друга яростно и с превеликим рвением. В воздухе густо летают гнилые яблоки и перезрелый виноград; градом сыплются черствые корки; крутясь, проносятся связки прелой соломы; с неприятнейшим чмоканьем настигают жертву комки сырого творога. Только успевай поворачиваться да отворачиваться, не то залепят нерасторопному глаза липкой мякотью, хлопнут гнилью по губам, а по волосам того и гляди растечется зловонная жижа.
Женщины в подоткнутых юбках, сверкая босыми ногами, подтаскивают к месту баталии одну корзину за другой.