-Добрая женщина, - отечески обратился к ней наместник Варфоломей и патетически потряс скованными руками. - Мы мирные путники, пусти нас добром во имя милосердия…
Женщина прервала его.
-Убирайтесь, бродяги, - сказала она, вытирая нос фартуком.
-Эй, не распускай язык, чертова баба, - возмущенно сказал Витвемахер и показал ей аркебузу. - А то всажу в тебя пулю, будешь знать. Богачка.
-Сукин сын, - выразительно произнесла женщина. - Срала я на твою аркебузу.
Она сунула руку под фартук, шевельнула спрятанным на поясе пистолетом.
В этот момент Ремедий узнал ее.
-Бог ты мой, - ахнул бывший солдат. - Да это же Эркенбальда!
Он сразу помрачнел. Вспомнил бывшую товарку по скитаниям. У нее снега зимой не допросишься - с капитаном Агильбертом были два сапога пара. Тот тоже только на оплеухи был щедрый, а что до денег - удавиться был готов за гульден.
Ремедий потянул наместника Варфоломея за рукав. Тот обернулся, и серые истовые глаза уставились на Гааза нетерпеливо.
-Что тебе, неразумное дитя?
-Пойдем отсюда, - сказал Ремедий. - Она нас не пустит.
-Дорожит своим добром? - хищно спросил Варфоломей. Дернул ртом, дрогнул ноздрями.
Эркенбальда щурила глаза, оглядывая толпу оборванцев. В этот момент за ее спиной показался слуга, дюжий парень с ведром в руке. В ведре что-то дымилось, клубилось, парило - явно съестное, судя по запаху. По толпе бродяг пробежало волнение. Запах был мясной.
-А чего, - простодушно сказал парень, - пустили бы божьих людей хотя бы в сарайке переночевать, а, хозяйка? Доброе дело зачтется. А накормить их можно хотя бы этим.
«Это» оказалось вареной требухой, которую Эркенбальда распорядилась скормить свиньям, прежде чем зарезать их на колбасы.
Эркенбальда фыркнула. Ей тоже не по душе было вступать в неравный бой с десятком вооруженных мужчин, пусть даже оборванных и голодных.
-Ладно, пусть, - проворчала она. - Только в дом ни ногой. И посуды не дам. Пусть из ведра хлебают.
В эту ночь они досыта наелись горячих потрохов и заснули вповалку на соломе.
Разбудил их все тот же парень, трактирный слуга. Ранним утром всунул в приоткрытую дверь лохматую голову, впустив в душное пыльное помещение свет холодного осеннего утра, шевельнул тяжелым плечом.
-Хозяйка велела передать, чтоб вы убирались. Ночь прошла.
В полумраке зашевелились тела, громыхнули цепи.
Парень хмыкнул.
-Чудно, - сказал он. - Будто обоз арестантский. Давайте, бродяги, уходите поскорей. Она сказала: если вы еще четверть часа будете пердеть в ее солому, она сама в вас пернет из аркебузы.
И хихикнув, прикрыл за собой дверь.
Варфоломей сел, протер глаза.
-Экая скверная неблагочестивая баба, - заметил он. - Трясется за свое добро, по всему видать. Может, задержаться здесь, дабы сия заблудшая душа…
-Мы торопимся, - сказал Иеронимус.
На опавших листьях, на траве поблескивал иней. Через час солнце растопит его, станет теплее. Только это и утешало Бальтазара Фихтеле. Бывшего студента распирало от возмущения. Надо же, какая гордячка. Со старыми товарищами как со скотом. И впрямь стоило бы проучить ее.
Надо же, какая гордячка. Со старыми товарищами как со скотом. И впрямь стоило бы проучить ее. Чтоб неповадно было впредь.
Не успели путешественники выбраться из сарая и кое-как протереть глаза, как из дома показалась сама хозяйка.
-Вы еще не убрались? - гаркнула она. Шагнула, грохнув о крыльцо деревянными башмаками.
-Может, хоть воды горячей у нее попросить? - нерешительно шепнул Бальтазар Ремедию.
Ремедий поглядел на хозяйку с тоскливой злобой. Он-то хорошо ее знал, стерву. Только головой покачал.
-Да ведь она нас и не узнала, - продолжал Бальтазар с тихой надеждой. - А вот если к ней признаться, напомнить о том времени, когда скитались вместе, воевали бок о бок, терпели лишения… Ведь когда-то мы все…
Не дослушав, Ремедий досадливо махнул рукой.
-Не узнала она нас, как же. У этой суки глаз, как у орла, а нюх почище собачьего. Идем лучше, не позорься. Так отбреет…
Под пристальным взглядом Эркенбальды, державшей аркебузу, разбойники один за другим покидали двор. Последним шел Фихтеле - опустив голову, шаркая ногами. Он нарочно прошел возле самого крыльца и, не поднимая глаз, чтобы не разорвалось от злости сердце, пробормотал:
-Прощай, Эркенбальда.
-Будь здоров, Фихтеле, - равнодушно отозвалась женщина.
По дороге шел человек и плакал. Был он среднего роста, волосом светел, рот имел большой - про таких говорят «губошлеп». Одет в дорогие одежды, но шел пешком и не имел при себе никакого имущества.
Разбойники нагнали его, окружили со всех сторон. Но и в толпе незнакомцев продолжал человек заливаться слезами, не глядя ни влево, ни вправо. Безутешен был он, как душа, ввергнутая в муки чистилища.
Тогда Иеронимус фон Шпейер спросил его:
-Как тебя зовут?
Человек ответил:
-Михаэль Клостерле, отец мой.
-Куда ты идешь? - спросил Иеронимус.
-Куда глаза глядят, - был жалобный ответ. - Ибо нет у меня ни кола ни двора.
-Как же случилось, что потерял ты и кол и двор?
Разбойники обступили собеседников теснее, любопытствуя услышать ответ.
-Было у меня некоторое имущество, - начал рассказывать Михаэль, - я занимался торговлей и дело мое поначалу процветало. Но потом мой лучший друг, мой компаньон, которому я доверял, и моя невеста, которую я любил, сговорились за моей спиной и вместе предали меня. Я потерял все, чем владел, лишился любимой девушки, утратил веру в людей - и вот иду по дороге один.
Эта история очень понравилась Варфоломею. Он протолкался к Михаэлю поближе и впился в него жадным взглядом. Но Иеронимус не дал наместнику рта раскрыть, заговорив первым:
-К чему ты стремишься?
-К духовному совершенству, - сказал Михаэль. - О отец мой, знали бы вы, как стремится душа моя к совершенству!
-Почему же ты плачешь? Разве ты не определил еще своей цели?
Михаэль удивленно посмотрел на монаха сквозь слезы, покусал свои толстые губы.
-Определил, но…
-Назови ее, - сказал Иеронимус. - Одень ее в одежды из слов.
Михаэль подумал немного.
-Сначала я хочу разбогатеть. Заработать хотя бы несколько тысяч гульденов. Возможно, на торговле.