— Куда это она? — протянул Гудмунд.
— Забыла погонять шкурку у директора Маршалла, — ухмыльнулся Эйч.
— Ну что вы, — сощурилась Моника. — Кьяра не такая. Блейку Вудроу даже за лифчик подержаться не дает.
— Молодец, — пожал плечами Гудмунд.
Моника засмеялась, но, не услышав отклика, посмотрела на Гудмунда пристально:
— Ты серьезно, что ли?
Гудмунд снова пожал плечами:
— Значит, есть у девочки принципы. Что в этом плохого? Кто-то должен противостоять нам, раздолбаям.
— Так мы и скажем тренеру Гудолу, когда он нас возьмет за жабры, — предложил Сет.
Только теперь они заметили идущего к ним по полю тренера, который сердито поглядывал на часы, недоумевая, куда запропастились ведущие бегуны команды.
— В принципах ничего плохого нет, — буркнула Моника. — Плохо, когда ими тычут в нос другим, типа, она королева, а остальные — грязь из-под ногтей.
— Принципы — это ведь просто мнение, — заметил Гудмунд. — Она считает так, ты можешь по-другому.
Моника открыла рот, чтобы возразить, но задохнулась, сраженная внезапной догадкой:
— Она тебе нравится!
Гудмунд сделал невинное лицо.
— Точно! — Моника чуть не взвизгнула. — Боже, Гудмунд, ты бы еще в надзирательницу из концлагеря втрескался.
— Не передергивай, где я сказал, что она мне нравится? — уточнил Гудмунд. — Я просто не прочь ей вдуть.
Сет повернулся к нему:
— Вдуть? В смысле…
Он дернул бедрами вперед-назад, и все уставились на него в ужасе.
— Вы чего так смотрите?
Моника помотала головой:
— И не мечтай. Она по ходу решила, что радости в жизни выдаются ограниченными дозами, поэтому на школу их тратить не собирается.
— Таких обычно проще всего завалить, — заявил Гудмунд. — У них от нагромождения принципов равновесие нарушено. Только пальцем ткни, они брык — и ноги врозь.
Моника снова покачала головой, улыбаясь, как обычно:
— Что ты несешь?
— А знаете что? — загорелся Эйч. — Давайте забьемся? Поспорим, что Гудмунд переспит с Кьярой Лейтхаузер, например, до весенних каникул. Как раз для тебя дельце. Покажешь ей сад наслаждений.
— Сказал тот, кому до этого сада еще пилить и пилить без карты, — хмыкнула Моника.
— Эй! — обиженно протянул Эйч. — Мы же договаривались не трепаться о личном.
Моника фыркнула и отвернулась.
— Что скажешь, Сетти? — поинтересовался Гудмунд, переводя стрелки, чтобы избежать ссоры. — Имеет смысл? Стоит мне клеить Кьяру Лейтхаузер?
— Ага, — кивнул Сет. — Потом ты обнаружишь у нее тонкую душу и влюбишься по-настоящему, а она бросит тебя, когда узнает про пари, но ты докажешь свои чувства, распевая серенады под дождем на ее пороге, и на выпускном вы станцуете танец, который будет символизировать не школьные годы, а весь тот хрупкий мир, имя которому любовь…
Он замолчал под ошеломленными взглядами остальных.
— Боже, Сет! — восхищенно прошептала Моника. — «Хрупкий мир, имя которому любовь». Вставлю в следующее эссе для Эдсона.
Сет скрестил руки на груди:
— Я всего лишь имел в виду, что ваше пари — просто сценарий для какой-нибудь сопливой киношки, которую никто из нас даже в гробу смотреть не станет.
— И то правда, — согласился Гудмунд, вставая с травы. — Все равно она не мой тип.
— Все равно она не мой тип.
— Конечно, — кивнула Моника. — Бедняжке и так досталось — встречаться с самым крутым, красивым и упакованным парнем школы.
Эйч возмущенно фыркнул:
— Не такой уж Блейк Вудроу и красавец.
Остальные снова вытаращили глаза.
— Достали уже так делать! Что я такого глупого сказал? У Блейка Вудроу девчачья стрижка и лоб, как у неандертальца.
— Ладно, может быть, — признала Моника после короткой паузы.
— И Гудмунд вполне мог бы ее отбить при желании, — продолжил Эйч, последним поднимаясь с травы.
— Спасибо, друг, — кивнул Гудмунд. — От тебя это почти комплимент.
— Что, даже пытаться не будешь? — не сдавался Эйч.
Моника отвесила ему еще подзатыльник:
— Хватит! Может, она и овца, но не шлюха. Перестаньте обсуждать ее как товар в магазине… — Она оглянулась на Гудмунда: — Ты тоже.
— Я же не всерьез, ты, феминистка… — улыбнулся Гудмунд. — Просто сказал, что может обломиться. Если захотеть.
Моника, показав ему язык, потрусила через поле на маршрут, Эйч за ней; оба старательно пыхтели, делая вид, что последние полчаса бежали на пределе сил.
Гудмунд обернулся к Сету, который смотрел на него без улыбки:
— Думаешь, у меня бы не вышло?
— Моника бы от ревности задохнулась, наверное, — сказал Сет на бегу. Они постепенно догоняли убежавшую парочку.
Гудмунд мотнул головой:
— Не, мы с Моникой как брат и сестра.
— Ты с сестрой тоже так заигрываешь? И сестра тоже хочет тебя до зубовного скрежета?
— Да ладно, Сетти, может, это не она ревнует, а кое-кто другой? — Гудмунд шутливо толкнул Сета в плечо. — Дундук, — добавил он беззлобно.
Поджидающий их тренер Гудол уже брызгал слю…
15
Сет вскидывает голову.
Мир вокруг все тот же. Солнце на прежнем месте. Парк все такой же заросший. Нет даже ощущения, что задремал и очнулся.
Он стонет от досады. Что, вообще теперь глаза не закрывать? Каждый раз будут эти мучительные воспоминания — мучительные по-разному, какие-то слишком хорошие, какие-то кошмарные?
«Это же ад, — напоминает он себе. — В аду положено мучиться».
Собрав вещи, Сет толкает тележку к Хай-стрит, снова начиная выдыхаться.
— Глупо… — пыхтит он, обливаясь потом под термобельем. На плечи давит рюкзак, нагруженная банками тележка еле ворочается. Остановившись у дверей супермаркета, он переодевает испачканную соусом футболку и сгружает половину банок на землю — позже заберет.
Утерев пот со лба, Сет отхлебывает воды. На Хай-стрит все по-прежнему. Осколки стекла под дверью в туристский магазин поблескивают на солнце. Летучие мыши улетели бог весть куда. Повсюду сорняки и тишина.
Бескрайнее море тишины.
Вот снова это ощущение. Какая-то странность. Угроза. Что-то здесь не так, помимо очевидного.
Опять приходит на ум тюрьма. Она притаилась где-то вдалеке, невидимая, и словно поджидает. Массивная, грузная, она будто тянет к себе, как огромная планета…
Наверное, нужно отвезти продукты домой.
Да, наверное, так он и сделает.
Почему-то толкать тележку по главной улице все тяжелее и тяжелее, тело ломит, словно он подхватил грипп. На подходах к провалу — лисы с лисятами уже давно нет — он уже еле плетется, словно пробежал марафон. Приходится остановиться и хлебнуть воды.
Сет сворачивает на свою улицу. У самого дома тележка становится неподъемной, и, как ни боязно оставлять все добро в переулке, тащить добычу внутрь сил нет никаких.