— О малом. Кашель у него какой-то нехороший, а тутошние врачи в полных непонятках. Может, астма. Док думает, что лучше перебраться в местечко посуше — так тому и быть. Но уж она-то, губы не раскатывайте, сама не своя от разлуки со своим ненаглядным старичком: плачется, мечется что ни день… — Он сунул в кисет бурые пальцы, придирчиво осмотрел щепоть табаку. — Уж так извелась из-за этой разлуки — у меня у самого сердце разрывается. — Разместив табак между десной и нижней губой, он, ухмыляясь, окинул компанию быстрым взглядом: — Да уж, ребята, кому-то дано, кому-то нет.
(По-прежнему плача, она склоняется, дотрагивается пальцем до моей распухшей губы, а затем внезапно запрокидывает голову, и ее взгляд снова падает на тарелку. Будто наконец-то на нее снизошло некое озарение. Дичь какая. Она прекратила плакать вдруг, будто обрубило, и затряслась, точно северным ветром ужаленная. Вот медленно откладывает книгу, тянет руки и берется за тарелку; я знаю, снять ее нельзя, тарелка приколочена парой двухдюймовых гвоздей. Безуспешно. Затем она коротко, звонко хмыкает и глядит на тарелку, по-птичьи склонив голову:
— Вот если бы ты зашел в мою комнату — и я отправила бы Лиланда в детскую, — как думаешь: она еще
— Ты не усекаешь, — Мозгляк, запинаясь, крикнул Генри, когда тот шагал уже к дверям салуна. — Генри, ты ведь не усекаешь! Ты не думаешь, что… — Неохотно, словно извиняясь, будто его, ради блага старого друга, конечно, вынудили задать этот мучительный вопрос. — …что ее отъезд… как-то связан с уходом Хэнка в армию? В смысле, она решила уехать как раз тогда, когда он решил туда завербоваться?
Генри остановился, почесал нос.
— Может быть, Мозгляк. Почем знать… — Одернул куртку, вжикнул «молнией» до подбородка и поддернул воротник. — Разве что она объявила о своем отъездеза несколько дней дотого, как Хэнк только лишь заикнулсяо своем желании пойти в армию. — Он пронзил Мозгляка победоносным взглядом и хлестнул ухмылкой, похожей на туго натянутый трос. — Ладно, покеда, черномазые!
(А в соседней комнате, помнится, я подумал: она права насчет тарелки. Приятно убежать от взгляда этого богомерзкого страшилища. Но я обнаружил, что просто оказаться в другой комнате — еще не значит убежать от него. На самом деле именно там, в соседней комнате, когда она рассказала мне, что думает о воздействии той штуки на меня, я тарелку-то по-настоящему и увидел. Даже сквозь сосновую стену я видел ее — желтую мазню, красные буквы, и все, что скрывалось под желтым и красным, яснее, чем когда-либо прежде. Но к тому времени, когда я заметил ее, было поздно ее не замечать. И точно так же, когда я уразумел, к чему приведет прогулочка в соседнюю комнату — а тогда-то вся карусель и завертелась, — было уже малешко не остановиться.
)
Конец весны, со времени охоты на каверзные мячи прошли годы. Воздух свеж и на вкус — как дикая мята. Река, ликующе бликуя, сбегает с гор, подхватывая вьюгу ароматов ягодных кущ, что тянутся по ее берегам. Солнце подмигивает с небосклона, нестройные ватаги юных облаков собираются на ярко-голубом просторе, разгульные и дикие, небесная шпана, исполненная пустых угроз, не чреватых дождем. На пристани перед старым домом Генри помогает Хэнку и Джо Бену грузить одежду, тюки, птичьи клетки, шляпные картонки…
— Барахла хватит на добрый аукцион, правда, Хэнк? — Ворчливо и благодушно, с годами будто вернув себе детскую восторженность, отложенную в юности, когда он преждевременно заматерел и ожесточился.
— Это уж точно, Генри.
— Екарный бабай
— Хлама и гнилья — по гроб жизни хватит, не то что на пару месяцев. — Он поворачивается к женщине. — И куда ты столько своего барахла берешь, да и детского тоже? Ехай быстро, ехай налегке — вот как я всегда говорил.
— Его обустройство может занять дольше, чем я думала. — И тотчас добавляет: — Но я вернусь поскорее. Да, я вернусь, как только смогу.
—
Лишь голова мальчика резко поворачивается, отбросив бледно-коричневую челку. Похоже, только мальчик слышит, что говорит Хэнк. Он наклоняется к старшему брату, поблескивая очками на солнце.
— Погодите…
— Что? — шепчет мальчик.
— …Пожалуй, с вами прогуляюсь, если никому еще глаза не намозолил.
— Ты? — удивляется мальчик. — Ты решил…
— Да, братишка, пожалуй, я прокачусь с вами до города, чтоб после не мотаться. Моцык у меня нынче все одно не бегает как надо… так что нет возражений, Генри?
Собаки, внезапно учуявшие жизнь на пристани, вырвались из дома и с лаем несутся по дощатому настилу.