Массивная дверь захлопнулась под собственной тяжестью. Мусор истаял в полумраке. Ли оказался один на один с неприветливой комнатой цвета золы. Только он — и старый очаг, стенающий и пыхтящий, будто робот, страдающий одышкой, таращил свой пылающий стеклянный глаз. След Хэнка, влажно поблескивавший на полу, обрывался у закрытой двери в кухню, откуда до Ли доносились приглушенные возгласы, явно имеющие касательство к его приезду. Он не мог разобрать слов, но знал, что скоро родичи навалятся на него во всем сиянии света, покамест скромно сочившегося в комнату из щели между косяком и дверью. Он молил их повременить, дать ему хоть немного времени, чтоб освоиться с обстановкой. Он застыл на месте. БЕРЕГИСЬ. Наверное, они неслышали, как он вошел. Если он будет стоять недвижно — возможно, они так и не почуют его присутствия. БУДЬ НАЧЕКУ…
Стараясь почти не дышать, он принялся осторожно озираться, силясь разобрать хоть что-нибудь в этом сумраке. Три окошка, забранных самодельными витражами из разных стекол, создавали весьма угрюмую кровавую иллюминацию. Иные из стеклышек были покрашены. Но и чистые были так стары и такого скверного качества, что свет, пропускаемый ими, сгодился бы разве лишь для придонных океанических глубин. Это вялое освещение скорее мешало глазам, нежели помогало. По всей комнате подвижными пластами слоился радужный дым. Если б не очаг, что-либо разглядеть было бы практически невозможно; языки пламени, пляшущие за кварцевым экраном, пришпиливали корчащиеся предметы по местам.
но где же истинные аборигены?
— Тш-ш, Генри! — шипит Джо Бен. Все его детишки смирно сидят при своих тарелочках, и глаза у каждого — в цельный доллар, как у Джен. — Хэнк хочет сказать, что парня просто дорога притомила малость.
— Это я уже понял
— Пап, — говорю, — все, о чем я прошу — дай ему хоть минутку, прежде чем ворвешься туда и набросишься со всякими своими расспросами.
— С какими такими еще расспросами?
— Господи, ну сам знаешь.
— Да тихо же!
— Да чего ты на меня шикаешь? Мы что, от него таимся, что ли? Он же мой
— Пап, — говорю, — все, о чем я прошу — дай ему хоть минутку, прежде чем ворвешься туда и набросишься со всякими своими расспросами.
— С какими такими еще расспросами?
— Господи, ну сам знаешь.
— Блин
, эти два сукина сына
— Ладно, Генри
— Я хочу сказать: какого хрена? Разве он — не мой сын, плоть от плоти, яблоко от яблони и все такое? Может, на вид я сейчас как из гипса — но внутри-то я
— Так если
— он встает рывком. Я вижу, что говорить с ним без толку. Покачнувшись, он хватается здоровой рукой за скользкий пластик нашего нового обеденного стола. Стол, что говорить, коварный: ножки не прямые, как положено, а пижонски отогнуты наружу, так и норовят подсечку поставить. Я подаюсь вперед, готовый подхватить старика. Но тот поднимает руку, грозит пальцем. Стоит, весь из себя сбалансированный, форма ого-го, ситуация под контролем, без дураков, обводит нас долгим-долгим взглядом, потом треплет по волосам малыша Джона, немного струхнувшего от всего этого, и говорит: — Итак. Если все в порядке… надеюсь, мне будет дозволено выйти туда и поприветствовать своего
Печь гудит и ворчит, спесиво надулась на своих кривых ножках. Ли стоит перед нею, в задумчивости поднеся палец к уголку рта, изучает коллекцию безделушек, собранную за годы: атласные подушки с выставки в Сан-Франциско; свидетельство в рамке, объявляющее Генри Стэмпера соучредителем «Общества Могучих Мартышек» округа Ваконда; колчан стрел и лук торчат в доске; поздравительные открытки, прибитые к доске; веточка омелы, затаившаяся под потолком; пластмассовая утка, выпучившая глаза на плюшевого мишку, развалившегося в самой бесстыдной позе; фотографии рыб, гордо болтающихся на леске у бедра своих добытчиков; фотографии медведей, которых обнюхивают собаки; фотографии кузенов, племянников и племянниц, все — с указанием дат.
Я протягиваю руку, нащупываю выключатель. Вот и Ли: стоит у бати прямо по курсу, ладошкой рот прикрыл, и виду него такой, будто не знает, то ли ринуться в объятья, то ли смыться от греха подальше.
— Лиланд! Мальчик мой! — вопит батя и вприпрыжку, бряцая гипсом, бросается на Ли. — Ах ты сукин сын! Что ты там бормочешь? Ась? Боже всемогущий, Хэнк, ты только погляди, какой здоровущий-то! Что твоя каланча вымахал! Еще б чуток мяска на эти кости — и мы сделаем из него человека! Иди же сюда, Лиланд!
Отвечать парню затруднительно: старик ревет ему прямо в ухо. Генри еще больше сконфузил беднягу, выбросив для пожатия левую лапу.