Она являлась прекрасным работником, но ее чувство собственного достоинства не зависело от карьеры. Я любил ее не только за это. Она была за меня. Она была на моей стороне целиком и полностью, раз и навсегда. Очень легко любить человека, когда он за тебя.
Как-то раз, когда мы все сидели на крыше «Чайна клаба», Джош после дюжины кружек «Цинтао» сказал одну интересную вещь (это, пожалуй, первая и последняя умная мысль старины Джоша):
— Если бы ей явился Бог, Роуз бы его спросила: «Господи, отчего ты так несправедлив к Элфи? За что ты его так обижаешь?»
Сказано это было таким тоненьким, девчачьим голоском, что все расхохотались. Я лишь вежливо улыбнулся этому болвану. Но сердце мое забилось быстрее. Ибо я знал, что так бы и произошло.
Роуз стояла за меня стеной так, как никто и никогда в жизни. Кроме разве что отца с матерью. И бабушки с дедушкой. Но их обязывали родственные узы. Роуз же делала это по собственной воле. Она по-настоящему любила меня. Те ребята в парке — «прикольные челы» — со смеху бы умерли, узнав, что такая женщина любила такого недотепу, как я. Но так было. И я ничего не выдумываю.
Своей любовью она даровала мне свободу. Свободу быть самим собой. Серьезно.
Когда-то давно у меня была мечта попытаться что-то написать или даже стать литератором, но мне не хватило пороху заняться этим всерьез. Роуз заставила меня поверить в себя, в то, что если я возьмусь за это основательно и выкрою время, то у меня все получится, я смогу стать писателем. Она видела во мне не только того, кто я есть, но и того, кем мог бы стать. Своей любовью она вселила в меня веру, что все задуманное обязательно осуществится.
Вот почему теперь мне невыносимо тяжело и я держусь из последних сил.
Потому что тогда, пусть совсем недолго, я был по-настоящему счастлив.
Старик-китаец заканчивает свой плавный, парящий танец.
Когда я во второй раз пробегаю, точнее, медленно шаркаю мимо него, он смотрит на меня так, словно видит уже в сотый раз. Как будто тоже узнает меня.
Он снова обращается ко мне, и на сей раз я прекрасно понимаю,
Где и когда рождаются мечты? Я думаю, в детстве. Именно тогда я захотел стать писателем. Совсем неплохо для детской фантазии, тем более что у каждого человека их великое множество. Со временем фантазии забываются, а вот мечта остается.
Мой отец работал спортивным обозревателем в одной крупной газете. Обычно он освещал скачки, футбол и бокс, то есть то, что знал и любил с детства, проведенного в Ист-Энде. Во время олимпиад он писал о легкой атлетике, когда проходили Уимблдонские турниры — о теннисе и обо всем понемногу, если в том возникала необходимость.
В конце своей журналистской карьеры он даже написал серию очерков о современных борцах, этаких гигантах со злыми глазами и насупленными лицами, облаченных в сверкающий латекс и смотревшихся так, будто им нужны отнюдь не стероиды, а преподаватели по этикету и актерскому мастерству.
Мой отец не принадлежал к когорте маститых журналистов. В большинстве случаев его колонки и репортажи печатались даже без фото автора. Но для меня он всегда был фигурой романтической, окутанной каким-то загадочным ореолом. Отцы моих друзей трубили на одном и том же месте каждый день от звонка до звонка. Мой же разъезжал по всей стране, брал интервью у кумиров миллионов болельщиков, и, хотя мы с мамой порой неделями не видели его, меня всегда восхищало то, что он гордился своим «ненормированным» рабочим днем.
Еще ребенком я твердо усвоил, что журналистика — это не только слава, почет и известность, но и каторжный труд, скандалы, а порой и унижения. Я уяснил, что каждый раз над журналистом дамокловым мечом нависает срок сдачи номера, что замредактора может в любой момент выбросить из твоего материала последние строки и что сегодняшняя сенсация назавтра становится либо макулатурой, либо — как это ни печально — подстилкой для кошачьего туалета.
И все же отец, казалось, при любых обстоятельствах пользовался полной духовной свободой. Его никогда не привлекала рутинная, пусть и престижная, репортерская работа — сидеть в пресс-ложе на дерби в Эптон-парке или, скажем, диктовать прямо в номер, стоя возле ринга во Дворце бокса в Бирмингеме. Но когда отцу удавалось пробить материал о реальных людях, стоявших за показателями и рекордами, когда он писал о блестящем молодом футболисте, чья карьера оборвалась на взлете из-за травмы колена, или об олимпийской надежде с внезапно обнаруженной опухолью в груди — это действительно брало за душу. Уж он-то знал, чем и как взять читателя за живое. Подобные статьи действительно никого не оставляли равнодушным.
Отец не стал выдающимся спортивным журналистом лишь потому, что никогда не был помешан на спорте. Его карьера сложилась бы куда более успешно, пиши он для первых полос газет, а не для последних.
Но он являлся величайшим моим героем, и многие годы я страстно желал стать продолжателем, так сказать, семейного дела.
А потом отец написал книгу. Вы наверняка слышали о ней. И может, даже ее читали. Дело в том, что «Апельсины к Рождеству, или Родом из детства» относятся к той категории книг, которые, однажды обретя шумный успех, уже никогда не исчезают с полок книжных магазинов. После подобного успеха все мои помыслы о писательстве стали казаться нелепицей. Ибо как и в чем я теперь мог бы тягаться с отцом? Я восхищался им, когда он был более-менее способным репортером, и пришел в ужас, когда он стал модным писателем и автором бестселлера.
Когда у отца вышла книга, я учился в педагогическом колледже и наблюдал за его восхождением к вершинам славы как бы со стороны. Казалось, что он в одночасье превратился из журналиста, денно и нощно дежурившего у дверей раздевалок или на тренировочных базах в надежде на «эксклюзивное» бормотание двадцатилетних футболистов, зашибавших бешеные деньги, в популярного писателя с многомиллионными гонорарами, которого наперебой приглашали в интеллектуальные ток-шоу и стоя приветствовали в ресторанах.
Уж кому, как не мне, было знать, что на самом-то деле все произошло совсем не так просто. Книга эта писалась долгие годы. Любой успех видится со стороны как что-то необычайно легкое; при этом горы «творческой породы» и «стружки» остаются «за кадром». Складывалось впечатление, что мой отец в мгновение ока превратился из никому не известного спортивного обозревателя в уважаемого литератора, который выступал на творческих вечерах в престижных книжных магазинах, где читал вслух избранные места, отвечал на вопросы и подписывал свои книги всем желающим.