Теперь слушать Лорна было одно удовольствие. Его безумная ярость отыграла свое. Он взял себя в руки. Теперь он просто был чудовищно зол.
— Последнее слово? — сказал он. — Последнее?! Ну ты, сосунок. Слушай сюда, кусок дерьма. Это тебе не кто-нибудь, это я, Лорн Гайленд! Я! В этой роли мне надо как следует оторваться! Вам, наверно, не я нужен, а какой-нибудь старый пердун. Да хоть Кэш Джонс! — Лорн рассмеялся. — Хотя что это я. Против Кэша я ничего не имею. Сто лет его знаю, он один из моих старейших, один из ближайших друзей. Мы с ним не-разлей-вода. — Лорн помедлил. — Но если хотите снимать Лорна Гайленда, ему надо дать как следует оторваться, показать себя, ну, во всей красе. Понимаете? «Пуки отправляется в путь» видели? Хорошо, что вы позвонили, Джон, — и Лорн вдруг сменил тон, — потому что я хочу рассказать, какая у меня новая мысль. Я, конечно, не писатель. Ну, то есть, отдельные сцены писать приходилось, собственно, я... короче, речь вот о чем. Этот молокосос... Хрен знает, кого вы там нашли, мне по фигу, но у нас с ним должна быть драка, так?
— У отца с сыном, да.
— И, по замыслу, он побеждает, так?
— Так.
— По-моему, драматически это недостаточно убедительно.
— Почему?
— Зрители подумают, что он сильнее.
— Конечно. В смысле, ему же всего двадцать, а вам... а вы зрелый мужчина.
— Но я знаю этого парнишку, которого вы пробуете на роль. Мелкий гопник. Да я его голыми руками могу разорвать!
— Публика-то этого не знает. Они подумают, что он победил, потому что на сорок лет моложе.
— А-га, понял. Вы думаете, раз я не такой молодой, то он сильнее. Чушь!
— Лорн, я так не думаю. Но публика будет думать именно так.
— Хорошо, хорошо. Не будем мелочиться. Давайте сделаем так... И, кстати, вся сцена должна быть нагишом, мы все голые, только так. Этим я не поступлюсь, главная тема — в этом. Так, значит, мы трахаемся с Кадутой, верно? Засадил по самые яйца, и понеслось. Она вся... Нет, секунду. Не Кадута, а Лесбия. СКадутой я уже потрахался, теперь трахаю Лесбию, точно? Засадил по самые яйца, и понеслось. Она, значит, вся в слезах, совершенно не в себе. Настоящая истерика. И тут, Джон, входит этот молодой актер, тоже в чем мать родила, чтобы окончательно выяснить отношения. И я, значит, стрелой из постели, хоть и голый, и начинаю мордовать его почем зря. И вот я уже почти порвал его на куски, как Лесбия, тоже голая, начинает кричать: «Лорн! Лорн, детка! Милый, что ты делаешь? Прекрати, любимый, прекрати, пожалуйста!» И я понимаю, что слишком... это во мне зверь проснулся, потому что, Джон, мы живем в ужасном мире, это совершенно, Джон, безумный, кошмарный... мир. Так что Лесбия с Кадутой уводят меня, и я чуть не плачу от мысли, что натворил. И тут этот мелкий гопник заходит со спины и бьет меня по голове монтировкой. Ну, Джон? Что скажете.
— Посмотрим, Лорн...
— Нет, это вы посмотрите. Вот увидите!
Тр-рах.
Я повесил трубку и опустил взгляд. На коленях у меня лежала прозрачная папка с послужным списком Лорна — где я и нацарапал его телефон. Пробежав глазами по странице, я узнал, что в свое время Лорну доводилось воплощать на экране или на сцене образы Чингисхана, Аль Капоне, Марко Поло, Гекльберри Финна, Карла Великого, Поля Ривира [6] , Эразма, Уайетта Эрпа [7] , Вольтера, Ская Мастерсона [8] , Эйнштейна, Джека Кеннеди, Рембрандта, Бейба Рута [9] , Оливера Кромвеля, Америго Веспуччи, Зорро, Дарвина, Ситтинг Булла [10] , Фрейда, Наполеона, Человека-паука, Макбета, Мелвилла, Макиавелли, Микеланджело, Мафусаила, Моцарта, Мерлина, Маркса, Марса, Моисея и Иисуса Христа.
Отнюдь не все имена были мне знакомы, но, видимо, это сплошь большие шишки. В общем, наверно, Лорну было с чего возомнить о себе.
Ничего себе, какой длинный день выдался. Да уж, вот это денек. Знаете, который нынче, по-нашему, час? Четыре утра. Вот если бы вы были здесь — сестра, мать, дочь, возлюбленная (племянница, тетушка, бабушка), — то мы могли бы немного поговорить и понежиться; только не подумайте ничего такого. Намерения самые невинные. Может, вы позволили бы мне примостить физиономию в мягкой скобке у вас между лопаток. И ничего больше, честное слово. Вы — чистейшей прелести чистейший образец. Не пьете, не курите и, пожалуй, сравнительно разборчивы в половых связях. Или я не прав? Это-то мне в вас и нравится... Так вот, я прикинул и решил, что передо мной на выбор шесть вариантов. Можно было тихо-мирно завалиться спать, пропустив на сон грядущий стаканчик-другой скотча, заглотив парочку-тройку транквилизаторов. Можно было вернуться на острова Блаженных и выяснить, чем все-таки промышляет крошка Моби. Можно было позвонить Дорис Артур. Можно было успеть на секс-шоу, за углом на Седьмой авеню, такой-разэдакой. Можно было пойти куда-нибудь и надраться. Можно было надраться прямо в номере.
В конце концов, я надрался прямо в номере. Проблема в том, что сначала я осуществил все остальное. Иногда у меня возникает чувство, будто жизнь проходит мимо, точнее проносится, как экспресс, в дыме и грохоте, сила неодолимая, ужас неописуемый. Проносится — но на самом деле двигаюсь только я. Я не станция, не остановка, я и есть экспресс.
— Давай, Проныра, рассказывай о буферах. Во всех подробностях.
— Ни за что. Отстань, говорю тебе. Это касается только Кадуты и меня. И не упрашивай. На устах моих печать.
— Вообще-то, у нее есть такое же гнездышко в Риме и еще в Париже. Она там появляется в среднем раз в год. Семьи не возражают. От них только и требуется, что упрятать куда-нибудь настоящих мамаш, когда ей приспичит почувствовать себя матерью-героиней, и должным образом подготовить детишек. Ну, Проныра, хоть немного расскажи, какая у нее грудь, а? Крупнее, чем у Дорис Артур?
«А у кого не крупнее?» — с теплотой подумал я. Мы шагали по Амстердам-авеню на север, и я отсчитывал медленно возрастающие номера улиц, которые мы пересекали. Восемьдесят седьмая. А вот и Восемьдесят восьмая. «Автократ» неприметно следовал за нами, четко соблюдая дистанцию в один квартал. До сих пор мне не приходилось бывать на северо-западе Манхэттена, и все же какое-то смутное воспоминание брезжило. Воспоминание о том, как непривычно тихо вел себя мой шаткий зуб последнюю неделю или две, а то и дольше... За фантастически плотоядным ленчем в аргентинской забегаловке на Восемьдесят второй мой друг Филдинг обнадежил меня в том, что касается всей истории с Лорном и Кадутой. Все конфликты, объяснил он, волшебным образом сойдут на нет, как только у нас будет сценарий. Кинозвезды всегда устраивают черт знает что, пока нет сценария. А потом и думать забывают о характерах и образах, всецело сосредоточившись на вещах, наподобие количества реплик, экранного времени и числа ближних планов. Дорис Артур уже вернулась в Штаты, стучала по машинке в арендованном коттедже на Лонг-Айленде. Я с нежностью представил ее среди огородных агрегатов и садовых столиков, в енотовой шапке и брезентовых брюках, как она качает насос и чинит крышу с пятком гвоздей и парочкой вересковых трубок в белоснежных зубках. Черновик, пообещал Филдинг, будет готов уже через три недели.
— Куда мы идем? И зачем пешком?
— Смотри, Джон, какой солнечный день. Мы просто любуемся местными достопримечательностями. Скажи-ка мне. Чем тебя поразила Дорис, при ближайшем рассмотрении?.. В смысле, физически, — добавил он и так мечтательно сощурил глаза, что я сбился с шага и произнес:
— Богатый личный опыт, а? Ничего себе.