Кэт сложила кусок пиццы вдоль и жадно от него откусила. Разве есть на свете что-нибудь еще столь же вкусное и столь же сытное, как кусок пиццы с пеперони и грибами?
Она сказала:
— То есть все ограничивается этими двумя мальчишками.
— Ага. Вспомни братьев Менендес.
— Тебе видней, ты у нас сильно образованная.
— Ну был бы от этого хоть какой-то толк…
— Короче, по-твоему, на самом-то деле они намеревались убить своего отца.
— Не надо упрощать.
— И не думал.
— Вот увидишь: обнаружится мужчина, которого так расстроило бегство старшего сына, что он с удвоенной силой начал издеваться над младшим. Это обнаружится. Мальчиком займутся органы попечительства, заберут из его уродливой семьи и поместят в новую, уродливую уже по-другому. Там он будет жить и проходить лечение у психотерапевта до тех пор, пока не достигнет возраста, когда можно зажить самостоятельно, найти работу, завести семью и начать издеваться над собственными детьми.
— Мрачная у тебя выходит картинка, — сказал он.
— А у тебя что, веселее?
— С какой бы стати такому ребенку цитировать стихи?
— Интересный вопрос.
— А у тебя что, веселее?
— С какой бы стати такому ребенку цитировать стихи?
— Интересный вопрос. Уже проверили, нет ли у Уитмена про семью, там, и прочее?
— Да. Это не Уитмен.
— Жаль.
— Ага.
Целый день она просидела, понапрасну дожидаясь звонка. Забавно — в другие дни на этой работе она ощущала себя чрезвычайно популярной особой. Востребованной в высшей степени. Сегодня же она сидела у телефона и умоляла его зазвонить — как какая-нибудь влюбленная школьница.
В Нью-йоркском университете Кэт нашла специалистку по Уитмену, некую Риту Данн, договорилась встретиться с ней на следующий день утром. В остальном она просто убивала время. Приводила в порядок бумаги, разобрала старые рапорты, давно дожидавшиеся своей очереди в нижнем ящике стола.
Она прождала еще целый час поле окончания смены и только тогда собралась уходить. Конечно, у нее с собой был сотовый — если бы мальчишка перезвонил, звонок могли перевести на нее, где бы она в ту минуту ни находилась. Она шла домой на закате великолепного июньского дня среди людей, которые не могли расстаться с привычкой вызывать у Кэт подозрения. Мужчина, торопливо разгружавший у булочной грузовик, бегун в фуфайке Принстонского университета, даже слепой, постукивающий перед собой тростью, — во всех она видела потенциальных преступников. Они, собственно, таковыми и были. Под подозрение попадали все. Но хочешь не хочешь, жить можно, лишь заставив себя поверить, что абсолютное большинство — безвредны. В том-то и заключался главный парадокс профессии: стоит только расслабиться, можно стать таким же параноиком, как и клиенты, с которыми приходится иметь дело.
Мы все — один человек. Нам всем хочется одного и того же.
Квартира показалась ей особенно маленькой — она имела свойство увеличиваться и сжиматься в зависимости от того, как прошел день. Сегодня ей стало даже смешно: она, тридцативосьмилетняя женщина, получившая дорогостоящее образование, — и прозябает в этой тесноте. Но не забывай: такая квартира — подарок судьбы. По нынешним временам самая невзрачная однокомнатная на Пятой улице стоит полторы штуки, не меньше. Скажи спасибо запрету на повышение арендной платы. Радуйся тому, что живешь все-таки выше черты бедности.
Она хотела было налить себе водки, но передумала. Сейчас лучше оставаться трезвой как стеклышко — вдруг мальчишка все-таки позвонит. Так что она заварила чаю, взяла с полки книжку Уитмена и уселась с ней в свое любимое кресло.
Я славлю себя и воспеваю себя,
И что я принимаю, то примете вы,
Ибо каждый атом, принадлежащий мне, принадлежит и вам.
Уитмен, Уолт. По правде говоря, она не вспоминала о нем с самого колледжа. Да, читала она много и жадно, но отнюдь не была в числе тех, кто способен ночи напролет наслаждаться чтением стихов. Про Уитмена она помнила какие-то основные вещи: великий американский поэт-визионер, жил в XIX веке, за всю жизнь написал одну огромную книгу, которую бесконечно переделывал и дописывал, как иной может без конца заниматься перепланировкой и достройкой своего дома, густая седая борода, как у Санта-Клауса, мягкая широкополая шляпа. Любил мальчиков.
Он любил мальчиков, вроде бы так? Это правда? Она полистала книжку.
Двадцать восемь молодых мужчин купаются у берега,
Двадцать восемь молодых мужчин, и все они так дружны;
Двадцать восемь лет женской жизни, и все они так одиноки.
Ладно. Еще что?
Бороды у молодых мужчин блестели от воды, вода стекала с их длинных волос,
Ручейки бежали у них по телам.
И так же бежала у них по телам рука-невидимка
И, дрожа, пробегает все ниже от висков и до ребер.
Тот мальчишка — читал ли эти строки? Мог читать, а мог и нет.