– Это необходимо… Вам, Захар Миронович, приходится сталкиваться с самым разным людом – сейчас даже откровенное быдло знает, во что вкладывать деньги. И я представляю вашу брезгливость к таким вынужденным знакомствам, как вот наше. Не возра-жайте, я знаю! Но, видите ли, Захар Миронович… коллекционерский возраст мой, действитель-но, младенческий – раньше не было возможности собирать искусство, откуда деньги у рядового советского инженера-изобретателя? Но любитель живописи я со стажем, с молодости. Помню, нагрянешь в Москву, в командировку на три дня, чемодан в гостиницу – а сам рысью в Пуш-кинский, в Третьяковку… Неловко признаться, сам маленько балуюсь красками… Ну и читал много чего. Вашу книгу «Судьбы русского искусства за рубежом» – тоже разыскал в Интернете, прочел. Был бы счастлив пригласить вас к себе.
– В Челябинск? – с любопытством спросил эксперт. Он с пристальным удовольствием наблюдал, как искренне клиент пытается отмежеваться от быдла.
– Зачем же в Челябинск, – усмехнулся Владимир Игоревич. – Свою коллекцию я предпо-читаю держать здесь – у себя в Кейсарии. И если сегодня… если сам Кордовин даст положи-тельное заключение об авторстве… Словом, если вы сейчас скажете свое «да», это будет мой третий Фальк. И самый отменный!
Он подскочил к дивану – при своей грузности толстяк не лишен был некоторой увалистой грации – и развернул картину лицом. И рядом стал, как в карауле: напряженный, с покрасневшей лысиной, переводя пытливо-умоляющий взгляд с холста на эксперта. Не забыл ли он сегодня принять таблетку от давления – вот в чем вопрос.
Опустившись в кресло, Кордовин неторопливо достал из нагрудного кармана пиджака оч-ки, молча надел и стал разглядывать полотно – с расстояния.
Картина являла собой пейзаж. На переднем плане – куст, за ним виден серый дачный забор и небольшой участок тропинки, по которой идет смутная в сумерках женщина. На заднем плане – красная крыша дома и купа деревьев…
– Из «Хотьковской» серии? – наконец проговорил Кордовин.
– Точно! – обрадовался Владимир Игоревич. – Вот что значит специалист! Она и называ-ется: «Пасмурный день. Хотьково». И старуха-владелица помнит именно это название. Пред-ставляете: имя автора забыла, а название, говорит, все годы, как стихи, помнила!
– Это бывает. – Он вздохнул. – А что там с провенансом?
– На мой взгляд, все безупречно, – откликнулся коллекционер, обнаруживая приятную осведомленность в терминологии предмета. – Есть письменное подтверждение хозяйки. Ста-рушка – вдова израильского адвоката средней руки, причем его вторая жена. Картину помнит на стене все двадцать пять лет брака, говорит, что муж вывез ее в пятьдесят шестом из Москвы.
– Купил? Подарили? Подробности?
– К сожалению, ничего. У бедняжки цветущий Альцгеймер. – Он махнул рукой. – А по мне, так даже и лучше: по крайней мере, все выглядит семейно-естественно. И что ценно – на приличном расстоянии от российского рынка, с его густопсовыми фальшаками.
Это правильно. Насчет российского рынка – это вы в самую точку, уважаемый. А старые вдовы – они чем особенно ценны? Слабым зрением и цветущим Альцгеймером: ни черта не помнят, кроме событий сегодняшнего утра.
(Мгновенно перед глазами возникло то последнее, все жилы вытянувшее свидание, когда старуха, выгладив ладонью полученную от него штуку зеленых, соизволила наконец написать бумагу: «Вот, опять забыла название… Посмотрите, Захарик, может, там на обороте написано?». И он перевернул холст и четко продиктовал, старательно вглядываясь в несуществующую надпись: «Пасмурный день точка Хотьково».)
– Вам подать картину? – Владимир Игоревич с готовностью устремился всем корпусом – хватать-передавать, поддерживать, расстилать и освещать… Ему хотелось кружить вокруг кар-тины и ласкать ее руками и взглядами – вполне естественное, сродни влюбленности, состояние для подлинного коллекционера, которое распространяется и на уважаемого эксперта.
)
– Вам подать картину? – Владимир Игоревич с готовностью устремился всем корпусом – хватать-передавать, поддерживать, расстилать и освещать… Ему хотелось кружить вокруг кар-тины и ласкать ее руками и взглядами – вполне естественное, сродни влюбленности, состояние для подлинного коллекционера, которое распространяется и на уважаемого эксперта. Между прочим, история предмета знает и случаи благодарственного лобызания рук.
– Погодите, – Кордовин снял очки и аккуратно сложил дужки дорогой модной оправы – как руки покойнику. Помедлил…
– Прежде всего я хотел бы вот что выяснить: вам, Владимир Игоревич, нужно мое дей-ствительное мнение или моя подпись под заключением?
Толстяк ахнул, вспыхнул. Ну что ж… Эмоциональный человек и, кажется, искренний лю-битель искусства, не жлоб какой-нибудь, даром, что завод украл… или рудник все-таки?
– Захар Миронович! Кто ж захочет, чтобы ему в коллекцию фальшак вморозили!
– Не скажите, – усмехнулся тот. – Лет восемь назад мне пришлось быть экспертом со сто-роны покупателя. Две картины, помню, предлагались: Машкова и, кстати, Фалька. Так вот, убо-гий слепец со зрелыми катарактами на обоих глазах определил бы, что сработаны эти две кар-тинки одной рукой. Причем без перерыва на кофе. Случай, казалось бы, ясный. Однако «коллекционер» рвал удила и неистово требовал сторговаться. Я был в идиотской ситуации. Ко-нечно, в таких случаях идеально сравнение рентгенограмм – ведь поддельщики имитируют, как правило, только видимую часть, фактуру завершающих мазков, до осмысленного построения картины у них ручонки не доходят. Но рентген подразумевает наличие аппарата и рентгенолога.
– И что? – спросил Владимир Игоревич с тем выражением на лице, с каким смотрят фи-нальную погоню в кинотриллере.
– Я просто молча сел в машину и уехал – поскольку никогда не подпишу заключения на фальшивку. Но года через два эти два ковбоя-близнеца были выставлены на одном уважаемом аукционе, с заключением более покладистого эксперта из «Арт-Модуса», и недурно проданы. Весьма недурно. Впятеро дороже, помнится… Да. А в доме капитана легендарного «Эксодуса» – того самого, того самого – я видел огромного Малевича: два на три метра, какого в природе никогда не существовало. И он славному капитану чрезвычайно полюбился. Несмотря на откро-венные отзывы многих экспертов.
– Понимаете… Владимир Игоревич, – задумчиво продолжал он. – Будем смотреть правде в глаза. В последние годы охота за действительно ценными произведениями искусства становится все беспощаднее. Власть эксперта приобретает какие-то несоразмерные, неоправданные масштабы. И хотя это – моя профессия, – вы ведь позволите быть с вами откровенным? – мне омерзительно сейчас выглядеть в ваших глазах волшебником и чародеем. Я не чародей.
– Господи, да я ж! – всплеснул тот руками. – Я понимаю и полностью даю себе отчет, что…
–…А сейчас, пожалуй, взглянем на нее поближе.
Владимир Игоревич кинулся и осторожно, на вытянутых руках передал картину эксперту.
Тот молча повернул ее, стал рассматривать подрамник и холст с оборота… Несколько ми-нут тишину нарушало лишь взволнованное сопение толстяка, склоненного в напряженном по-лупоклоне, да снизу то и дело вспыхивали детские вопли, сопровождаемые шлепками по воде, и женский голос тягуче выпевал: «А я говорю, ты получишь по за-аднице…»
– Вы, конечно, знаете, – наконец проговорил Кордовин, – что серьезной экспертизой счи-тается комплексная; то бишь, помимо искусствоведческого заключения, необходим ряд техно-логических исследований: рентгеновская съемка, химический анализ… Можно еще над микро-скопом пошаманить, набормотать нечто о пигментах, связующих… Такие заключения получают в какой-нибудь солидной экспертной организации.