– В двух местах: вот здесь… и здесь произведена «ма-стиковка», то есть подведен грунт и замечательно точно затонирован. Но краска более… ммм… поверхностная, гораздо более свежая, неужели вы не замечаете? Далее – естественный легкий кракелюр – вот эти крошечные трещинки, – все соответствует временным условиям и тому, ка-кие разрушения типичны для Фалька. Казалось бы: состояние картины полностью отвечает ее провенансу. Но!
Он учительским жестом поднял указательный палец и переждал крошечную строгую пау-зу, после чего продолжал:
– Но старый холст можно раздобыть; кракелюр, сравнительно «молодой», подделать не-трудно. Главное – не это, а сам красочный слой, его жизнь… Вглядитесь в него. Что мы видим? Потрясающую многослойную живопись – такую подделать непросто: невероятной сложности вся гамма оттенков серого и зеленого… Вдова Фалька Ангелина Щёкин-Кротова где-то вспоми-нает, что однажды спросила его: «Ты выдумываешь это огромное количество градаций зеленого цвета?». Обратите внимание – вам хорошо видно? да придвиньтесь же теснее, ближе, не стес-няйтесь, – обратите внимание: в верхних слоях наравне с работой кистью ясно видна работа ма-стихином. Совершенно фальковская манера заполнять живописное пространство холста. Куст на переднем плане написан широко и очень обобщенно; взгляд зрителя как бы пробегает мимо и упирается в забор… По состоянию природы в картине угадывается начало осени, что подтвер-ждают воспоминания вдовы – она рассказывала: лето в тот год внезапно кончилось, начались холодные дожди… и это еще одно подтверждение подлинности картины. Смотрите, весь пейзаж буквально вибрирует воздухом; красочный слой в некоторых местах холста… вот тут… тут… и тут лежит драгоценными сгустками.
Он осторожно и чутко, как слепец, подушечками пальцев обеих рук огладил холст, отки-нулся и широко улыбнулся, давая углубиться детски доверчивым черточкам в углах рта:
– Вам ничего не напоминает эта поверхность? А? Например, мозаику… Может, вам будет интересно: для восстановления красочного слоя после частичного просыхания Фальк протирал поверхность холста чесноком – чтобы размягчить верхнюю корку. Александра Вениаминовна Азарх-Грановская, его свояченица, рассказывала моему другу, который был вхож в дом в годы ее глубокой старости, что однажды ей стало дурно от резкого запаха в квартире – у нее была ал-лергия на чеснок. Она пошла на запах и обнаружила на балконе протертую чесноком картину. И хотя со времени написания вот этого пейзажа прошло лет шестьдесят, наш знакомый старичок, наш инвалид с Лаврушинского, наверняка унюхал бы своим чудовищным соплом давно угасший запах. Может, и вам повезет? Нагнитесь пониже…
Заинтригованный Владимир Игоревич послушно нагнулся, доверчиво протянул лицо к са-мой поверхности холста – так тянут дрожащие от страсти губы к вожделенному лону – и шумно втянул носом воздух. На его серой глянцевой лысине обнаружилась звездная россыпь багровых родинок.
– Ей-богу… – прерывисто вдыхая, взволнованно проговорил он, – а ведь, ей-же богу, сла-бый запах… есть! Я, знаете, его и ночью слышал. Откуда здесь, думаю, чеснок?
Он выглядел потрясенным, покоренным…и уже ликовал.
– Нет, погодите, – Кордовин остановил его поднятой рукой в синей вязаной перчатке. – Где ваша добросовестность, коллега? А еще гонорар получаете. Мы не закончили. Итак… В кар-тине, повторим, преобладает любимая палитра Роберта Фалька: серые тона самых разнообразных оттенков – от желто-зеленовато-серых до фиолетово-серо-жемчужных. Эту общую серовато-голубовато-охристую гамму взрывают два пятна: изумрудно-зеленый куст за забором и красная крыша дома… Кстати, это бывший дом священника, с огромным старым садом, липы вековые, ветхая терраска… – все можно прочесть в воспоминаниях Ангелины Васильевны, вдовы.
И при внимательном рассмотрении можно заметить: разнообразные оттенки зеленоватого и красноватого эхом рассыпаны по всему холсту, как бы отзываясь основным цветовым аккордам. Это все тот же Фальк: его удивительная живописная цельность при сложнейших цветовых градациях… Я вижу, вы утомились?
– Что вы, нисколько! – с жаром воскликнул толстяк. – Я наслаждаюсь, я…!
–…ну и, наконец. В углу полотна, на заборе, невесомым, но оживляющим белым мазком обозначена голубка, сидит – нахохлилась в мелкой мороси дождя.
– Голубка, правда! – почему-то умилился коллекционер, щурясь и вглядываясь в пейзаж. – Надо же, а я ее и не заметил вначале.
– Вот и лето прошло, как писал один хороший поэт… Всё, Владимир Игоревич!
Кордовин откинулся в кресле, снял очки и устало помассировал прикрытые веки большим и указательным пальцем левой руки.
– Академическим языком выражаясь, это – частное экспертное заключение, основанное на тщательном осмотре и анализе живописного слоя картины. А по-простому, по-нашенски: хрен вам такую живопись наклепают шустрые ребята из подпольных мастерских где-нибудь в Дали-ят-аль-Кармель. Они все больше кандинских-малевичей строгают – тех легче подделать. А такой живописец им не по зубам, нет… Вы, конечно, можете еще обратиться в какое-нибудь солидное учреждение за комплексной экспертизой, с применением спецоборудования… – маслом каши, как говорится, не-не-не. Но, полагаю, ничего нового они вам не сообщат. Держите, коллега, сво-его Фалька!
– Пот-ря-са-юще!
– Ничего потрясающего, дорогой Владимир Игоревич. Это всего лишь наработанный опыт довольно длинной жизни. Мой винницкий дядя Сёма в таких случаях говорил: «я ж на этом собаку съел и вторую доедаю».
– Да что вы, Захар Миронович, вы еще, простите, па-ца-ан!
– Ну-ну… если пятый десяток – пацанство – давайте будем жить хотя бы до ста двадцати. Однако – всё, трещу по швам! Постойте – ведь еще заключение писать. С этой моей корявой ру-кой. Слушайте, Владимир Игоревич… я вот достаю мой личный бланк, видите, со всеми рега-лиями… Не откажите, голубчик, вместо меня написать пару слов – надиктую какие, – а я левой самолично подпишу, она у меня первая заместительница правой. И фотографию работы подпи-шем, как полагается.
– Да конечно, конечно!
Толстяк бережно разложил на столе переданный ему сиреневатый бланк с бледно просту-пающим, как водяные знаки на купюрах, известным автопортретом Эль Греко, с крупной «шап-кой» поверху листа, в которой перечислялись все должности и звания Захара Мироновича Кор-довина; приготовился писать диктант, ни дать ни взять – усердный второклассник.
– Все просто и емко, как библейский стих, – сказал Кордовин. – Скудно словами, но смыс-лом богато. Не будем разводить искусствоведческие турусы на колесах. Пишите: «Пейзаж „Пасмурный день точка Хотьково“, размер 65 на 80 сантиметров, после проведенного осмотра и анализа живописного слоя…»
Далее минут десять он разводил искусствоведческие турусы на огромных колесах… Тут было перечислено все, о чем он говорил выше, но в переводе на усредненный язык всех экс-пертных заключений научно-реставрационных центров.
–…исходя из вышесказанного, считаю данную работу подлинной картиной художника Ро-берта Рафаиловича Фалька, написанной им, как и остальные известные холсты этого периода, в августе 1946 года, в Хотьково. Вот и все. Давайте ручку.
Он склонился над бланком и подробно, мелко и тщательно – не расписался, а, как всегда, каллиграфически ровными буквами полностью вывел имя.
И выпрямился:
– Ну, не молодчага ли моя левая? Я ее скоро правой назначу.
– Постойте! – решительно ввинчивая ладони одну в другую, сказал Владимир Игоревич.