Конечно, к этому времени Антоний уже знал, что ему придется отложить поход на парфян по меньшей мере еще на один год. Не только из-за нехватки финансов, но и из-за необходимости следить за Октавианом. Его наиболее опытные маршалы Поллион, Кален и надежный старый Вентидий вынуждены были оставаться на Западе с большей частью своих легионов, чтобы не спускать глаз с Октавиана. В письмах они умоляли Антония употребить влияние и отозвать Секста Помпея, который бороздил водные просторы и, как настоящий пират, забирал себе пшеницу, предназначенную для Рима. Терпеть Секста Помпея не входило в их соглашение, вторил Октавиан. Разве Марк Антоний не помнит, как они двое сели вместе после Филипп и разделили обязанности между тремя триумвирами?
«Да, я помню, – мрачно подумал Антоний. – После победы у Филипп я ясно, как в магиче-ском хрустальном шаре, увидел, что на Западе нет такого места, где я мог бы прославиться и за-тмить Цезаря. Чтобы превзойти Цезаря, мне надо сломить парфян».
Свиток Фульвии упал на столешницу и свернулся.
– Ты действительно считаешь, что Египет может дать столько денег? – подняв голову, спросил Антоний.
– Конечно! – горячо ответил Деллий. – Подумай об этом, Антоний! Золото из Нубии, оке-анский жемчуг с острова Тапробана, драгоценные камни с Аравийского полуострова, слоновая кость с мыса Горн в Африке, специи из Индии и Эфиопии, монополия на производство бумаги, а пшеницы больше, чем народ может съесть. Государственный доход Египта шесть тысяч талан-тов золота в год, а личный доход правителя – еще шесть тысяч!
– Ты хорошо поработал над домашним заданием, – усмехнулся Антоний.
– С большим удовольствием, чем в бытность мою школьником.
Антоний встал и прошел к окну, выходящему на площадь, где между деревьями виднелись мачты кораблей, устремленные в безоблачное небо. Но он не видел всего этого. Взгляд его был обращен внутрь. Он вспомнил худенькое маленькое существо, которое Цезарь поместил в мра-морную виллу по ту сторону Тибра. «Как возмущалась Клеопатра, когда ей не позволили посе-литься в Риме! Не перед Цезарем – он не потерпел бы истерики, – а за его спиной. Все друзья Цезаря по очереди пытались объяснить ей, что она, помазанная царица, не может войти в Рим по религиозным соображениям. Но это ее не останавливало. Она продолжала жаловаться. Она была худая как палка и вряд ли пополнела с тех пор, как вернулась домой после смерти Цезаря. О, как радовался Цицерон, когда пошли слухи, что ее корабль затонул в Нашем море! И как он расстроился, узнав, что слухи оказались ложными. Оказалось, это было самое меньшее, что должно было его волновать. Напрасно он выступил в сенате против меня! Это было равносильно самоубийству! После того как его казнили, Фульвия проткнула пером его язык, прежде чем я выставил его голову на ростре. Фульвия! Вот женщина! Меня никогда не интересовала Клеопатра, я ни разу не посещал ни ее приемы, ни ее знаменитые обеды – слишком заумные, слишком много ученых, поэтов и историков. И все эти божества с головами зверей в комнате, где она молилась! Признаться, я никогда не понимал Цезаря, его любовь к Клеопатре – самая большая загадка».
– Очень хорошо, Квинт Деллий, – громко сказал Антоний. – Я прикажу царице Египта предстать передо мной в Тарсе и ответить на вопрос, почему она помогала Кассию. Ты сам дос-тавишь ей требование явиться.
«Замечательно!» – подумал Деллий, отправляясь на следующий день по дороге, ведущей сначала к Антиохии, затем на юг, вдоль побережья, до Пелузия. Он потребовал, чтобы ему обес-печили сопровождение, и Антоний вынужден был дать ему небольшой отряд и два эскадрона кавалерии в качестве охраны. Увы, никакого паланкина! Слишком медленно для нетерпеливого Антония, который дал ему один месяц на весь путь в тысячу миль от Тарса до Александрии. А это означало, что Деллий должен был торопиться.
А это означало, что Деллий должен был торопиться. В конце концов, он не знал, сколько времени уйдет на то, чтобы убедить царицу подчиниться требованию Антония и появиться перед его трибуналом в Тарсе.
3
Подперев рукой подбородок, Клеопатра смотрела на Цезариона, склонившегося над воско-выми табличками. Справа от него стоял преподаватель Сосиген. Правда, ее сын не нуждался в нем. Цезарион редко бывал не прав и никогда не делал ошибок. Свинцовым грузом горе сдавило ей грудь, она с трудом сглотнула. Смотреть на Цезариона было все равно что смотреть на Цезаря, который в этом возрасте был, наверное, очень похож на Цезариона. Высокий, красивый, золотоволосый; нос длинный, с горбинкой, губы полные, капризные, с чуть заметными складочками в уголках. «О Цезарь, Цезарь! Как я жила без тебя? И они сожгли тебя, эти дикари римляне! Когда придет мое время, рядом со мной в могиле не будет Цезаря, чтобы вместе подняться в царство мертвых. Они положили твой прах в горшок и построили круглое мраморное уродство, в которое поместили этот горшок. Твой друг Гай Матий выбрал эпитафию „ПРИШЕЛ. УВИДЕЛ. ПОБЕДИЛ“, высеченную в золоте на полированном черном камне. Но я никогда не видела твою могилу, да и не хочу. Со мной осталось только огромное горе, не покидающее меня. Даже если мне удается уснуть, горе приходит ко мне во сне. Даже когда я смотрю на нашего сына, горе тут как тут, смеется над моими стремлениями. Почему я никогда не думаю о счастливых временах? Может быть, мыслями о потере я заполняю пустоту сегодняшнего дня? С тех пор как эти самоуверенные римляне убили тебя, мой мир – это прах, который никогда не смешается с твоим. Думай об этом, Клеопатра, и плачь».
Бед было много. Первая и худшая – Нил не разливался. Три года подряд дающая жизнь во-да не орошала поля, чтобы пропитать землю и дать прорасти семенам. Люди голодали. Затем пришла чума, медленно поднялась вверх по Нилу от порогов до Мемфиса и начала Дельты, за-тем до рукавов и каналов Дельты и наконец до Александрии.
«И всегда, – думала Клеопатра, – я принимала неправильные решения, царица Мидас на золотом троне, которая не понимала, пока не стало поздно, что люди не могут питаться золотом. Ни за какие золотые горы я не сумела убедить сирийцев и арабов пойти в низовья Нила и со-брать кувшины с зерном, ждущие на каждой пристани. Зерно оставалось там, пока не сгнило, а потом не хватило людей, чтобы оросить поля вручную, и не было пророщенных семян вообще. Я посмотрела на три миллиона жителей Александрии и решила, что только один миллион из них может прокормиться, поэтому издала приказ, лишающий евреев и метиков гражданства. Этот приказ запрещал им покупать зерно в зернохранилищах, только граждане имели такое право. О эти бунты! И все напрасно. Чума пришла в Александрию и убила два миллиона, невзирая на гражданство. Греки и македонцы, люди, ради которых я отказала евреям и метикам, умерли. После чумы осталось много зерна – хватит и евреям, и метикам, и грекам, и македонцам. Я вернула им гражданство, но теперь они меня ненавидят. Я все решаю неправильно. Без Цезаря, который направлял меня, я оказалась плохой правительницей.
Меньше чем через два месяца моему сыну исполнится шесть лет, а я не беременна. У него нет сестры, на которой он мог бы жениться, и нет брата, который занял бы его место, если бы с ним что-то случилось. Столько ночей любви с Цезарем в Риме, а я не забеременела. Исида про-кляла меня».
В комнату торопливо вошел Аполлодор, звеня золотой цепью государственного чиновника.
– Моя госпожа, срочное письмо от Пифодора из Тралл.
Клеопатра подняла голову, нахмурилась.
– От Пифодора? Чего он хочет?
– Не золота, во всяком случае, – с усмешкой сказал Цезарион, подняв голову от табличек. – Он самый богатый в провинции Азия.
– Займись арифметикой, мальчик! – велел ему Сосиген.
Клеопатра встала с кресла и прошла к открытой части стены, где было светлее.