Очень милая девочка.
Еще раз благодарю тебя за предложение. Моя мать в порядке. Я полагаю, она тебе напишет сама.
Вот так! Прими это, Цезарь! Он отложил свиток, моргая от шока, а не от слез.
«Шесть долгих лет Брут не женился. Моя дочь умирает, и через неделю он женится. Ка-жется, он лелеял надежду. Ждал, уверенный, что она устанет от брака со стариком, который ни-чем не может похвалиться, кроме военной славы и денег. Ни рода, ни достойных упоминания предков. Интересно, как долго ждал бы Брут? Но она нашла в Помпее настоящего мужчину, да и тот никогда бы не устал от нее. Мне самому всегда не нравилось то, как я поступил с Брутом, хотя я и не понимал, как много значила для него Юлия, пока не разорвал их помолвку. И все же это надо было сделать, независимо от того, кому будет больно и какой сильной окажется боль. Госпожа Фортуна одарила меня дочерью, достаточно красивой и энергичной, чтобы очаровать именно того человека, который был мне отчаянно нужен. Но чем удержу я Помпея теперь?»
Сервилия, как и Брут, прислала единственное письмо, в отличие от Цицерона, размахнув-шегося на четырнадцать эпических сочинений. Письмо тоже короткое. Прикосновение к нему вызвало весьма странное чувство, словно бумага была пропитана ядом, способным поражать через кончики пальцев. Цезарь закрыл глаза и попытался вспомнить Сервилию. Ее облик, ее манеры, ее разрушительную, агрессивную страсть. Что бы он ощутил, увидевшись сейчас с ней? Прошло почти пять лет. Сейчас ей пятьдесят, ему – сорок шесть. Но наверное, она все еще при-влекательна. Она всегда следила за собой. За своей внешностью, за своими прекрасными воло-сами, черными, как безлунная ночь и как ее сердце. Он ничуть не виновен в том, сколько разочарований принес ей Брут, она сама во всем этом повинна.
Думаю, ты уже прочел письмо Брута и получил его отказ. Все должно идти за-веденным порядком, и в первую очередь у мужчин, ты сам хорошо это знаешь. По крайней мере, у меня теперь есть невестка-патрицианка, хотя, признаюсь, нелегко делить свой дом с другой женщиной, не приученной к моим нравам. К счастью, Клавдия – мышка. Не могу представить Юлию мышкой, несмотря на всю ее хруп-кость. Жаль, что в ней не было твоей стальной твердости. Поэтому, конечно, она и умерла.
Брут выбрал Клавдию в жены по одной причине. Пиценский выскочка Помпей Магн торговал эту девушку у Аппия Клавдия для своего сынка Гнея, который, возможно, наполовину Муций Сцевола, хотя ни по его лицу, ни по характеру этого не видать. Это Помпей Магн, только неумный. Наверное, отрывает крылья у мух. Наверное, Брут захотел украсть невесту у отпрыска человека, который украл невесту у него самого. И он это сделал. Аппий Клавдий не Цезарь. Это дрянной консул и в будущем, несомненно, нечистый на руку губернатор. Он сравнил оборотливость моего сына и безупречность его происхождения с тем фактом, что младший Помпей вряд ли добьется чего-либо в жизни, и чаша Брута перетянула на этих весах. На что Помпей Магн незамедлительно разразился чередой гневных вспышек. И как только Юлия ладила с ним? Вопли неслись по всему Риму. Но Аппий поступил очень разумно. Он предложил Гнею в невесты другую свою дочку, Клавдиллу. Ей нет еще и семнадцати, но малолетки Помпеев никогда не смущали. Так что все закончилось к общему удовольствию. Аппий получил двух именитых зятьев, две ужасно бесцветные и уродливые девицы отхватили отличных мужей, а Брут выиграл свое маленькое сражение против Первого Человека в Риме.
Они с тестем надеются убыть в Киликию еще в этом году, хотя Сенат упорно не хочет давать разрешения Аппию Клавдию на ранний отъезд в свою провинцию. В ответ Аппий заявил почтенным отцам, что, если нужно, уедет и без их позволения. Окончательное решение еще не принято, хотя мой вздорный сводный братец Катон несет всякую чушь по поводу привилегий для знати. Ты оказал мне плохую услугу, Цезарь, когда отнял у Брута Юлию. С тех пор он и дядюшка неразлучны. Мне противно неприкрытое злорадство Катона.
Мне противно неприкрытое злорадство Катона. Он потешается надо мной, ибо мой сын теперь больше прислушивается к нему, чем ко мне.
Катон – ужасный лицемер. Вечно разглагольствует о Республике, о mos maiorum и о дегенерации правящего класса и постоянно находит оправдание своему собственному идиотскому поведению. Взять его развод с Марсией. Говорят, каждый человек имеет определенную цену. Я верю в это. Я также верю, что дряхлый старый Гортензий оплатил выставленные Катоном счета. Что до Филиппа… ну что ж, он эпикуреец, а бесконечные удовольствия стоят денег.
Кстати о Филиппе: несколько дней назад я обедала у него. Хорошо, что твоя племянница Атия не распутная женщина. Ее пасынок, юный Филипп (очень симпа-тичный и статный молодой человек!), пялился на нее в течение всего обеда, как бык на корову из-за забора. Она, конечно, заметила, но сделала вид, что не замечает это-го. Молодой человек ничего от нее не добьется. Я только надеюсь, что Филипп-старший ничего не заметит, иначе уютное гнездо, которое Атия нашла для себя, бу-дет гореть ярким пламенем. После обеда она с гордостью представила мне единст-венный объект своей любви – маленького Гая Октавия. Он, должно быть, твой вну-чатый племянник. Ему в этот день исполнилось девять лет. Поразительный ребенок, должна признаться. О, если бы мой Брут выглядел так, Юлия никогда бы не выско-чила за Помпея. У меня просто дух захватило. Вылитый ты! Если бы ты сказал, что он твой сын, все бы безоговорочно в это поверили. Нет, он не очень похож на тебя, просто в нем есть… я даже не знаю, как это выразить. В нем есть что-то твое. Не во внешности – в сути. Однако я с удовольствием отметила, что малыш Гай не совсем идеален. У него торчат уши. И я посоветовала Атии не слишком коротко его стричь.
Вот и все. Не буду выражать тебе свои соболезнования по поводу смерти Юлии. Нельзя рожать детей от человека ниже тебя по происхождению. Две безус-пешные попытки, и вторая стоила ей жизни. Ты отдал ее мужику из Пицена, а не то-му, кто ей равен. Так что вся вина лежит на тебе.
Должно быть, все те годы, когда он терпел ее язвительность, защитили его теперь. Цезарь отложил письмо в сторону и поднялся, чтобы смыть с рук незримую грязь.
«Думаю, я ненавижу эту дрянь еще больше, чем ее сводного братца Катона. Самая безжа-лостная, жестокая и ядовитая гадина из всех, кого я знал. И все же, если мы завтра увидимся, наша связь, скорее всего, возобновится. Юлия назвала ее змеей, я хорошо помню тот день. Весь-ма точный эпитет. А ее жалкий, бесхребетный мальчишка стал жалким, бесхребетным мужчи-ной. С лицом, изрытым гноящимися прыщами, и с одной огромной незаживающей язвой в душе. Он отклонил мое предложение не из принципа, не из-за Юлии или позиции своего дя-дюшки. Он слишком любит деньги, а мои легаты купаются в них. Нет, Брут просто не захотел ехать в провинцию, разрушенную войной. Тут он может в любой момент оказаться на поле сра-жения. А в Киликии мир. Там можно заниматься всякими плутнями, незаконно ссужая деньги провинциалам и не рискуя быть насаженным на копье или проткнутым стрелой».
Еще два письма, и на сегодня хватит. Он велит слугам упаковывать вещи. Пора отправ-ляться в Самаробриву.
Покончи с этим, Цезарь! Прочитай письма от жены и от матери. Тебе станет еще больнее от их любящих слов.
Он снова сел, один в тишине пустой комнаты. Отложил письмо матери и развернул письмо от своей жены Кальпурнии. Той, кого едва знал – лишь несколько римских месяцев, еще незрелой, довольно застенчивой девочкой, которая так же обрадовалась подаренному ей рыжему котенку, как Сервилия обрадовалась жемчужине ценой в шесть миллионов сестерциев.
Цезарь, все говорят, что именно я должна сообщить тебе эту весть. О, как хоте-ла бы я от этого отказаться! У меня нет ни мудрости, ни какого-то приходящего с возрастом опыта, так что прости меня, если по глупости я заставлю тебя еще больше страдать.