Пшел вон!
Казачок всхлипнул, стал тереть кулаками глаза и, пошатываясь, побрел к двери. Всем сделалось жаль маленького Митьку.
- Устами младенца сам бог глоголет, - заметил капитан Пассек и подмигнул Митьке в спину.
- Эти боги на кухне околачиваются, - возразил Алексей Орлов, - денщики да солдаты, да торговцы из мелочных лавчонок, сиречь - простой народ. Видали, господа? Это очень примечательно.
- Митька! - крикнул подобревший хозяин. - Встань передо мной, как лист перед травой...
Полупьяный, с воспаленными глазами, казачок выскочил из-за портьеры и повалился в ноги хозяину.
- Я вижу, подлец, что у тебя в безмозглой башке творится. Я тебя насквозь вижу, - притворно запугивал он Митьку, грозя пальцем. - Встань! И ежели ты, петух щипаный, еще хоть раз скажешь или только подумаешь, что его высочество великий князь дурак, я тебе, знаешь, что сделаю?
- Знаю-а-ю, - виновато хныкал Митька.
Все прыснули. Человек у печки подавился смехом и закашлялся. Митька ушел.
Григорий Орлов прикрыл за ним дверь и тихо, но с разжигающими жестами стал говорить:
- Эх, братцы-гвардейцы. И какой это, к чертовой матери, великий князь. Наши войска гибнут в прусской войне тысячами. У государыни Елизаветы слезы не просыхают от наших потерь, а рекомый русский великий князь радуется и похваляется, что он истый пруссак... И перстень носит с рожей короля Фридриха. Срам, друзья, срам...
- Вот этими своими ушами слышал! - громогласно закричал Алексей Орлов, но Григорий погрозил ему пальцем. Алексей сбавил голос. - Когда наши наклали немцам при Гросс-Эггерсдорфе, великий князь проклинал храбрость русских и с горя нажрался пьян, как стелька...
- А вы ведаете, что есть пьяный великий князь? - подхватил Григорий Орлов и, запахнувшись в бухарский халат, стал взад и вперед вышагивать по кабинету. - Когда он нажрется красного вина да пива со своими голштинцами, он буйствует, ругается, как конюх... Обнажает шпагу! А кому от него больше всех тягостей? Разумеется, великой княгине. Уж мне ли не знать!
Все поглядели на него с надеждой, завистью и тревогой. Грузный Пассек перевалился на кушетке с боку на бок, язвительно сказал:
- Этот самый Карл-Петр-Ульрих из Голштинии, сиречь Петр Федорыч, смею молвить, разумом зело скуден. Ведь ему тридцать три года стукнуло, а он много дурашливей Митьки-казачка... Хотя бы эта игра в солдатики... Эта казнь крысы по законам военного времени... Позор!
Григорий Орлов и гости стали пить вино, жженку, шампанское. Пили с печалью, с раздражительным задором. Вино не веселило, вместо бодрой радости растекалась по жилам горечь.
- Да оно и понятно, господа, - желчно начал Пассек. - Ведь он же круглый неуч, только и всего, что на скрипке пиликает, да кадрили хорошо пляшет, да ногами прусскую муштру горазд откалывать. Что он читает?
Ничего.
- Как ничего? Ошибаетесь, капитан, - прозвучал из темноты, от печки, все тот же насмешливый голос, неизвестно кому принадлежащий. - Недавно он накупил полвоза лютеранских молитвенников. А еще уважает читать кровавые сказки про разбойников. Вместе с метрессой своей Марфуткой Шафировой...
- Но ведь ныне при нем... - начал было молчавший до сего капитан Бредихин и осекся.
- Не смущайтесь, не смущайтесь, Бредихин, - и из-за печки вылез князь Михаил Иванович Дашков, муж молоденькой Екатерины Романовны Воронцовой, бывшей в дружбе с великой княгиней. Он вынул золотой с бриллиантами портсигар, достал заграничную сигару и от свечи закурил.
Он вынул золотой с бриллиантами портсигар, достал заграничную сигару и от свечи закурил. - Вы хотели сказать, Бредихин, что великий князь путается ныне с моей свояченицей - с сестрой моей жены, с Лизкой Воронцовой? Ну что ж, всем сие ведомо, и... дуракам закон не писан... Словом, вкус у великого князя ничуть не лучше, чем у самого последнего капрала. Я Марфутку Шафирову весьма довольно знаю: костлявая, тощая, шея, как у цапли. Да и Лизка не лучше: словно телка холмогорская, толстая. И неряха. От нее всегда потом пахнет, как от козла.
Фи! Ни дать ни взять - трактирная служанка. И в придачу - дура набитая.
Ну, стало быть, два сапога пара, - она да князь. А я милости у них не ищу, я ничего не ищу у них. А она, дура, черт знает о чем мечтает... Она, тетеха, мечтает ни больше ни меньше, как быть российской императрицей! - выкрикнул Дашков, с маху швырнул сигару на пол и, сердито отдуваясь, снова залез за печку.
Растерявшиеся гости не знали, как отнестись к резкой вспышке старшего товарища. В неловком молчании чокнулись, выпили.
Князь Дашков снова вылез из своего темного убежища. Ему хотелось высказаться до конца.
- И уж кстати, - начал он, насупив брови и глядя куда-то вбок. - А чего ради у нас такие потери на войне, почему нас иногда жестоко бьют? Да очень просто... Измена. Шпионаж. Вот смотрите: английский посланник Кейт - шпион, голландский ван Сварт - шпион, наш русский генерал Корф со своей любовницей - шпионы. И прочие, и прочие. Все они служат прусскому королю, все подкуплены прусским золотом, кроме нашего великого князя, который состоит шпионом Фридриха задаром.
- Не может быть! - все закричали в один голос.
- Говорю доверительно... Можете не верить, господа, это поистине чудовищно, но это так. Кейт всегда сообщает великому князю все новости с театра войны, разумеется - блюдя прусские интересы, а великий князь передает ему сведения о нашей армии.
- Тьфу! - с остервенением плюнул хозяин и по-солдатски обругался.
Кто-то из облаков табачного дыма уныло изрек, вздохнув:
- И это будущий самодержец Российской империи...
- Ну, сие еще бабушка надвое сказала, - загремел Алексей Орлов, потягивая горячую жженку. Он вспотел, шрам на его лице раскраснелся.
- Этот чужак плюет на всех нас, - учащая свой шаг, в раздражении сказал хозяин, его взгляд стал зол и быстр. - Плюет на всю Русь, на религию, на все обычаи наши. А наипаче на гвардию. Он рад живьем нас слопать, да государыни побаивается. Словом... Надо как-то... Надо как-то позаботиться, господа, и о своих головах. - Последняя фраза была сказана не громко, но столь выразительно, что прозвучала в сердце каждого как боевой призыв.
Послышалось злобное покашливание, нервный звяк шпор. Младший женоподобный Рославлев стал тихонечко высвистывать воинственный мотивчик.
У Бредихина дьявольски ныл зуб. Хватаясь за вспухшую щеку, он сказал:
- Ха! Гвардию уничтожить, гвардию уничтожить... Легко сказать.
Гвардии десять тысяч. А у него кто? Голштинского сброда тыщи две-три... - он приподнялся за столом и взял на больной зуб водки.
Григорий Орлов, не ответив на слова Бредихина, прислонился спиной к изразцовой, в синих голландских пейзажиках печке, закинул руки назад, полы халата повисли.
- И возьмите во внимание, - засверкал он большими, покрасневшими от частых кутежей глазами, - сей ублюдок день ото дня становится наглей.
Раньше свою голштинскую форму с прусским орденом Черного Орла он позволял себе носить у себя в покоях, а теперь только в ней и щеголяет.