...Хочузакончить своюкнигу.Воти все.Я меняюсебя на нее. Мне
кажется, что она вцепилась в меня, как якорь. Ввечности меня спросят; "Как
ты обошелся со своимидарованиями,что сделалдля людей?" Посколькуя не
погиб на войне, меняю себя не на войну, а на нечто другое. Кто поможет мне в
этом, тот мойдруг... Мне ничего ненужно. Ниденег, ниудовольствий, ни
обществадрузей. Мнежизненнонеобходимпокой.Яне преследуюникакой
корыстной цели. Не нуждаюсь в одобрении. Ятеперь в добром согласии с самим
собой. Книга выйдет в свет, когда я умру, потому что мненикогда не довести
ее доконца. У меня семьсот страниц. Если бы я просто разрабатывал эти семь
сотен страниц горной породы, как для простой статьи,мне ито понадобилось
бы десятьлет, чтобы довести делодо завершения.Будуработать не мудря,
покуда хватит сил. Ничем другим на свете я заниматься не стану. Сам посебе
янеимеюбольше никакогозначения и непредставляю себе,в какиееще
раздоры меня можно втянуть. Ячувствую, что мнеугрожают, что я уязвим что
время мое ограничено;я хочузавершить своедерево. Гийоме погиб,я хочу
поскорей завершить свое дерево. Хочу поскорей стать чем-то иным, не тем, что
я сейчас. Я потерялинтерес к самому себе. Мои зубы, печень и прочее -- все
этотрухлявоисамопосебене представляет никакойценности.К тому
времени, когда придет пораумирать, я хочу превратиться внечто иное. Быть
может, всеэтобанально. Меня неуязвляет, чтокому-нибудь это покажется
банальным. Бытьможет, яобольщаюсь насчет своейкниги;быть может,это
будет всего лишь толстенныйпосредственный том, мне совершенно все равно-
ведьэто лучшееиз того,чем я могустать.Я должен найтиэтолучшее.
Лучшее, чем умереть на войне.
...Будь смерть лучшим, на что я теперь способен, -- я готов умереть. Но
я ощущаю в себепризвание к тому, что кажется мне еще лучше... Теперья на
всех смотрюс точки зрения своего труда и людей делюна тех, кто за меня и
против меня. Благодаря войне, а потом иблагодаряГийоме я понял, что рано
или поздно умру. Речь идет уже не об абстрактной поэтической смерти, которую
жсчитаемсентиментальным приключением ипризываемв несчастьях.Ничего
подобного.Яимеюввидунетусмерть,которуювоображаетсебе
шестнадцатилетний юнец, "уставший от жизни". Нет, я говорю о смерти мужчины.
О смерти всерьез. О жизни, которая прожита...'
АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
' Из письма г-же Н.
I
...Ибослишкомчастоя виделжалость, котораязаблуждается. Но нас
поставили над людьми, мы не вправе тратить себя на то, чем можно пренебречь,
мыдолжнысмотреть в глубь человеческого сердца.Я отказываю в сочувствии
ранам, выставленным напоказ, которые трогают сердобольныхженщин, отказываю
умирающим и мертвым. И знаю почему.
Были времена в моей юности, когда я жалел гноящихся нищих.
Я нанимал им
целителей, покупал притирания имази. Караваны везли ко мне золотой бальзам
далекогоостровадля заживления язв. Но я увидел, моинищие расковыривают
своиболячки,смачиваютих навозной жижей,--садовник такунавоживает
землю,выпрашивая у нее багряныйцветок, -- и понял:смради зловоние --
сокровищапопрошаек.Онигордилисьдругпереддругомсвоимиязвами,
бахвалилисьдневнымподаянием,итот,комудосталосьбольшедругих,
возвышался в собственныхглазахкак верховный жрец при самой прекрасной из
кумирен.Толькоизтщеславияприходилимоинищиекмоемуцелителю,
предвкушая,какпоразит егообилие ихзловонных язв. Защищаяместопод
солнцем,онитряслиизъязвленнымиобрубками, попечение осебепочитали
почестями,примочки -- поклонением. Но, выздоровев, ощущали себя ненужными,
не питая собой болезнь, --бесполезными, и во что бы то ни стало стремились
вернутьсебе свои язвы. И, вновь сочась гноем,самодовольныеи никчемные,
выстраивались они с плошками вдоль караванных дорог,обирая путников во имя
своего зловонного бога.
Вовременамоейюностиясочувствовалсмертникам.Мнеказалось,
осужденный мною насмертьв пустынеугасает,изнемогаяотбезнадежного
одиночества. Тогда я не знал,что в смертный час нет одиночества. Не знал и
о снисходительности умирающих. Хотявидел, как себялюбец или скупец, прежде
громко бранившийся из-за каждого гроша, собираетв последний час домочадцев
и сбезразличиемсправедливостиоделяет, как детейпобрякушками, нажитым
добром. Видел, кактрус, который прежде при малейшей опасности истошно звал
напомощь, получивсмертельную рану,молчит,заботясьнеосебе-- о
товарищах.Мыс восхищениемговорим: "Какоесамоотвержение!" Но в немя
заметилизатаенное небреженье. Японял,почему умирающий от жажды отдал
последнийглоток соседу, а умирающий с голоду отказался от корки хлеба. Они
успелизабыть,что значит жаждать, ив царственном забвении отстранили от
себя кость, в которую вгрызутся другие.
Явиделженщин,они плакалио погибших. Они плакали,потому что мы
слишкоммного врали. Тыже знаешь,каквозвращаютсяс войныуцелевшие,
сколько они занимают места, какгромко похваляются подвигами, какой ужасной
изображаютсмерть.Еще бы!Онитоже могли не вернуться. Новернулисьи
гибелью товарищей устрашают теперь всех вокруг. В юностии я любил окружать
себя ореолом сабельных ударов, от которых погибли мои друзья.Яприходил с
войны,потрясаябезысходнымотчаяниемтех,когоразлучили с жизнью. Но
правду о себе смерть открывает только своим избранникам; рот их полон крови,
они зажимают распоротый живот и знают: умеретьне страшно. Собственное тело
для них -- инструмент, онпришел в негодность, сломался, сталбесполезным,
и, значит, насталовремяего отбросить.Испорченный, ни на чтоне годный
инструмент.