Старый Мацько растроганно посмотрел на племянника.
- Знаю я, куда тебя тянет: коли не ко двору князя Януша, так к Юранду в Спыхов, набеги учинять на хелминских немцев.
- Что ж, отпираться не стану. Я бы с радостью поехал в Варшаву или в Цеханов с двором княгини, лишь бы только подольше побыть с Дануськой.
Мне теперь без нее не жизнь, ведь она не только моя госпожа, но и моя любовь.
Гляжу не нагляжусь я на нее, а как вздумаю только о ней, сердце заноет в истоме. На край света пошел бы за нею, но сейчас я перед вами в
долгу. Вы меня не покинули, и я вас не покину. В Богданец так в Богданец.
- Хороший ты хлопец, - сказал Мацько.
- Господь бы меня покарал, коли б я с вами не был хорош. Гляньте, уже запрягают. Я на одну телегу велел положить для вас сена. Дочка Амылея
подарила нам отличную перину, только вот жарко вам будет, не знаю, улежите ли вы на ней. Мы поедем не торопясь, вместе с княгиней и ее свитой,
чтобы было кому присмотреть за вами. Они потом свернут на Мазовию, а мы к себе - и помогай бог!
- Пожить бы мне еще немного, чтоб успеть городок отстроить, - сказал Мацько, - я ведь тебя знаю: помру, ты не очень-то будешь думать о
Богданце.
- Это почему же?
- В голове у тебя будут драки да любовь.
- А у вас в голове не была война? Я уж обо всем хорошенько подумал, что стану делать: перво-наперво поставим городок из крепкого дуба да
велим его рвом обнести.
- Ты тоже так думаешь? - живо спросил Мацько. - Ну, а как поставим городок, что тогда? Говори же!
- Как поставим городок, я тотчас поеду ко двору княгини в Варшаву или в Цеханов.
- После моей смерти?
- Ну, коли вы скоро помрете, так после вашей смерти, но только раньше тризну по вас справлю, а коли, бог даст, выздоровеете, так вы
останетесь в Богданце. Княгиня мне посулила, что князь опояшет меня рыцарским поясом.
Иначе Лихтенштейн не захочет драться со мной.
- Так ты потом отправишься в Мальборк?
- В Мальборк ли, на край ли света, лишь бы только добыть Лихтенштейна.
- За это я не стану тебя попрекать. Либо ему, либо тебе на свете не жить!
- Уж я вам перчатку его и пояс привезу в Богданец, - это вы не сомневайтесь.
- Ты только бойся измены. Вероломный это народ.
- Я поклонюсь князю Янушу и попрошу послать меня к великому магистру за охранной грамотой. Нынче у нас мир. Я поеду за охранной грамотой в
Мальборк, а там всегда гостит много рыцарей. Ну, вы сами понимаете, - сперва я возьмусь за Лихтенштейна, а там погляжу, у кого павлиньи чубы на
шлемах, и стану по очереди тех вызывать. Боже ты мой! Да коли мне Христос поможет одолеть их, так ведь я и обет исполню.
Збышко улыбался при этом своим собственным мыслям, и лицо у него было совсем как у мальчика, который расписывает, какие рыцарские подвиги
он совершит, когда вырастет.
- Эх! - сказал Мацько, качая головой. - Да кабы ты троих знатных рыцарей одолел, так не только обет бы исполнил, но и снаряжение у них
захватил, да еще какое снаряжение - боже ты мой!
- Чего там троих! - воскликнул Збышко. - Я еще в темнице сказал себе, что не пожалею для Дануси немцев. Не троих, а столько, сколько
пальцев на обеих руках!
Мацько пожал плечами.
Не троих, а столько, сколько
пальцев на обеих руках!
Мацько пожал плечами.
- Хотите верьте, хотите не верьте, - сказал Збышко, - а я из Мальборка поеду прямо к Юранду из Спыхова. Как же мне не явиться к нему на
поклон, коли он отец Дануси? Мы с ним станем чинить набеги на хелминских немцев. Вы ведь сами говорили, что он - гроза всех немцев, страшней его
для них во всей Мазовии нету.
- А коли он не отдаст за тебя Дануську?
- И чего это ему не отдать ее! Он ищет мести за свою обиду, я - за свою. Кого же ему найти лучше меня? Уж раз княгиня разрешила
отпраздновать обрученье, так и он не станет противиться.
- Я одно только думаю, - сказал Мацько, - заберешь ты с собой всех людей из Богданца, чтоб и у тебя были слуги, как подобает рыцарю, а
земля останется без рук. Покуда жив, не дам я тебе людей, ну, а после моей смерти ты, как пить дать, их заберешь.
- Господь бог пошлет мне слуг, да и Янко из Тульчи - родич наш, значит, не пожалеет.
В это мгновение дверь отворилась, и как бы в доказательство того, что господь бог печется о Збышке, вошли два человека, чернявые, плотные,
в желтых, похожих на еврейские, кафтанах, в красных шапках и необъятных шароварах. Остановившись в дверях, они стали прикладывать пальцы ко лбу,
к губам и к груди и кланяться при этом до самой земли.
- Это что за басурманы? - спросил Мацько. - Вы кто такие?
- Мы ваши невольники, - ответили пришельцы на ломаном польском языке.
- Как так? Откуда? Кто вас сюда прислал?
- Нас прислал пан Завита в дар молодому рыцарю, чтобы мы были его невольниками.
- Боже мой! Еще два мужика! - с радостью воскликнул Мацько. - Из каких же вы будете?
- Мы турки.
- Турки? - переспросил Збышко. - У меня слугами будут два турка. Вы видали когда нибудь турок?
И, подбежав к невольникам, он стал ощупывать и оглядывать их, как особенных заморских зверей.
- Видать не видал, - ответил Мацько, - но слыхал, что у пана из Гарбова есть на службе турки, которых он захватил в неволю, когда воевал на
Дунае у римского императора Сигизмунда. Как же быть? Ведь вы, собачьи дети, басурманы?
- Пан велел нам креститься, - сказал один из невольников.
- А выкупа у вас не было?
- Мы издалека, с азиатского берега, из Бруссы.
Збышко, который всегда с жадностью слушал рассказы о войне, особенно о подвигах достославного Завиши из Гарбова, стал расспрашивать турок,
как они попали в неволю. Но в рассказе их не было ничего необычайного: три года назад Завиша напал в овраге на турецкий отряд в несколько
десятков сабель, часть турок перебил, часть захватил в плен, а потом многих раздарил. Збышко и Мацько страшно обрадовались, получив такой
замечательный подарок. С невольниками в те времена было особенно туго, и обладатель их мог почитать себя богатым человеком.
А тем временем пришел и сам Завиша в сопровождении Повалы и Пашка Злодзея из Бискупиц. Все они принимали участие в спасении Збышка и были
рады, что все кончилось благополучно, а потому на прощание все они принесли ему на память подарки. Щедрый пан из Тачева принес широкую богатую
попону для коня, отороченную спереди золотой бахромой. Пашко подарил венгерский меч ценою в несколько гривен.